Русская дореволюционная историография

Российская досоветская историография — совокупность исторических сочинений российских историков XII — начала XX века.

Допетровский период

Ознакомление России со всеобщей историей проходило очень неравномерно. При религиозно-церковном складе всей древнерусской книжной словесности, всеобщая история в ней была представлена очень слабо. Кроме того, религиозный характер литературных произведений этой поры исключал возможность критического отношения к фактам.

Первыми в числе книг, из которых русское общество познакомилось со всеобщей историей, были византийские летописи и хронографы, излагавшие сначала ветхозаветную библейскую историю, потом историю древних царств и наконец византийскую историю. Исторические факты, перемешанные с апокрифическими сказаниями, из этих источников перешли и в нашу литературу, уже со времен первых летописцев. Византийская история была представлена в древнерусской литературе в целом ряде компиляций и пересказов из византийских историков, а также некоторых сербских и болгарских авторов.

Особое место в русской историографии занимают летописи. Обе редакции «Повести временных лет» вместе с теми летописями, с которыми они были соединены, оказали влияние друг на друга, и, кроме того, вторая редакция подверглась новому воздействию «Начального свода»: так произошли дошедшие до нас тексты «Повести временных лет» трех групп, представляемых списками Лаврентьевским и Ипатьевским и Софийским временником. Насколько важны все эти наблюдения для историка, видно из того, что А. А. Шахматов, разобрав хронологические домыслы разных редакторов «Повести» до 945 года, счёл возможным признать только за четырьмя из них происхождение из первоисточников (именно годы договоров 907, 912, 945 годов и поход Игоря 941 года).

Относительно дальнейшего летописания важен вывод Шахматова о существовании специально-новгородской летописи, начинавшейся известием о крещении Новгорода в 989 году и сочиненной в 1167—1188 годах. Германом Воятой, священником новгородской церкви святого Иакова. Чем дальше, тем более летописи начинают служить вместо цели нравственного назидания целям государственной политики.

С конца XV и начала XVI века летописи не ограничивались тенденциозным изложением современных летописцу событий и стали вносить тенденциозное освещение в изображение прошлого. Сложился целый ряд официозных легенд, доказывавших справедливость московских политических притязаний, права московского государя на «всю Русь, на киевское наследство, наконец, на власть византийских императоров». Учителями русских в этом отношении были, прежде всего, южные славяне; позже, в XVII веке, началось влияние и польской историографии. Проводником югославянского влияния были хронографы; один из них, переделанный для русских читателей в 1512 году известным сторонником теории о Москве — третьем Риме старцем Филофеем (догадка Шахматова), заключал в себе и образцы прагматического исторического изложения (житие деспота Стефана Лазаревича, написанное видным сербским писателем Константином Философом). Под влиянием новых образцов форма летописного изложения мало-помалу выходит из моды. К тенденциозной официальной легенде присоединяется оппозиционный памфлет (Сергий, Герман, Пересветов).

Приемы памфлета переносятся и в историческое изложение (А. Курбский). Форма «сказания» является наиболее подходящей для новых потребностей. Употреблявшаяся уже в древний период и все сильнее вторгавшаяся в рамки летописного изложения, начиная с XIII века, эта форма теперь окончательно разрушает летописную.

Накопление важных событий в Смутную эпоху представляет благодатный материал для «сказаний», которые быстро разрастаются в числе и образуют целую литературу.

После Смутного времени проникает в русскую историографию влияние польской литературы и прежде всего отзывается на новой переделке хронографа: в основу его кладутся теперь не византийские и югославянские источники, а польская хроника Мартина Бельского. Скоро создается в Киеве и целое изложение русской истории, удовлетворяющее новым ученым вкусам и опирающееся на польскую хронику Стрыйковского, — именно летопись Феодосия Сафоновича и основанный на ней «Синопсис». В то время, как киевское духовенство возвеличивало в «Синопсисе» религиозную роль своего города в русской истории, московский дьяк Фёдор Грибоедов писал для царского обихода первую «Историю о царях и великих князьях земли русской», в которую включил и все государственные легенды XVI века.

Гораздо важнее этой слабой «истории» было произведение сослуживца и современника Грибоедова, эмигранта Григория Котошихина, написанное для шведов, чтобы ознакомить их с тогдашней Россией. С последних годов XVII века до новейшего времени тянется непрерывный ряд «записок» современников, составляющих основной материал для бытовой истории, для истории придворных и общественных течений.

Дополнения из западноевропейских источников изредка стали появляться к началу XVII века. Первыми источниками здесь служили латино-польские хроники Мартина Бельского и Конрада Ликостена. Под влиянием стремления пополнить скудные летописные данные стали появляться дополнения, больше по истории Византии, например, «О взятии Царяграда» и т. п., но также и из западные истории, например, описания «Путешествий Америка Веспуция».

При отсутствии критики истинные исторические факты перемешивались с баснословиями, распространению которых способствовала популярность сочинений вроде «Слова Мефодия Патарского», «Деяний римских», «Слова о царице Динаре» и т. п. Скудные сведения по древней истории и началу средних веков могли почерпаться и из житий святых, из которых митрополит Макарий составил в XVI веке свой ценный труд, хотя и ненапечатанный, но достойный стать наряду с подобным же трудом болландистов. В XVII веке в библиотеках частных лиц уже нередки были западные книги, в которых встречались известия «О статах Гунгарии», королевствах «Скотском и Гиберском» и иных государствах; переводческая деятельность постепенно стала простираться и на эту, до тех пор мало затрагивавшуюся область.

XVIII век

Пётр Великий обратил внимание на недостаточную известность западной истории в России; благодаря ему, появились переводы «Введения в историю европейских народов» Пуффендорфа, переводы Слейдана и т. п. Истории древняя и новая не была им забыта и при составлении плана академии наук. Из числа приглашенных академиков Готтлиб-Зигфрид Байер был первым учёным в России, написавшим, хотя и на латинском языке, самостоятельные исследования по всеобщей истории; пока он был жив, он, по отзыву Герарда-Фридриха Мюллера, наполнял исторический отдел академических «Комментариев» почти исключительно своими исследованиями по истории Востока, северных стран и Скифии, по древностям и т. п.

Трудности, встречавшиеся со всех сторон при изучении истории, объясняют многое в бездеятельности его сотоварищей по науке в академии. Тяжёлые времена наступили для молодого учреждения особенно при Анне Иоанновне, когда специалистам-историкам и филологам приходилось вместо ученых исследований писать стихотворения на разные случаи и сочинять фейерверки. На желание ознакомиться со всеобщей историей, все сильнее пробуждавшееся в обществе, отвечали переводы, над которыми работали многие из иностранцев-академиков, например, Малярд и Тауберт, особенно же В. К. Тредьяковский, переведший долго служившую руководством «Древнюю историю» Роллена и «Историю римских императоров» Кревьера, ученика Роллена.

Не оживило изучение всеобщей истории и открытие Московского университета, где за неимением русских преподавателей первоначально она читалась то по-латыни, то по-немецки. Пособиями во всю вторую половину XVIII века, а отчасти в начале XIX веке, служили переводные учебники Шрека, Фрейера и др. авторов, все уже устаревшие; по ним преподавали и в гимназиях, и в духовных училищах, и в университете. В последнем дело осложнялось еще тем, что профессор обязывался придерживаться одного какого-либо руководства.

Командировки молодых людей за границу при Екатерине II, особенно в Гёттинген, Лейпциг, Глазго и др. города, если не сказались немедленно на большей успешности преподавания, тем не менее принесли большую услугу, между прочим, и знакомству с всеобщей, особенно западной историей. К концу века ассортимент книг по истории был уже довольно велик и разнообразен. Здесь были и переводы мемуаров (Ретца, Сюлли), и общие курсы (Шлецера, Фрезера), и ряд монографий по истории Англии, Швеции, Польши, Дании, Америки и т. д.

Кратковременное царствование императора Павла своим запрещением ввоза иностранных книг вызвало застой в официальном изучении истории. Первые из русских профессоров, явившиеся на смену немцам — как, например, в Москве Черепанов и Бекетов — преподавали по тем же отжившим учебникам, к которым прибавилось еще руководство Кайданова, ни в чем их не превосходившее.

XIX — начало XX века

Оживление первых годов царствования Александра I, давшее и для историографии несколько полезных переводов и журнальных статей, сменилось вскоре годами реакции, которая пыталась и истории навязать свои законы. В инструкции начальству одного из университетов даются предписания профессору «не вдаваться в излишние подробности баснословия отдалённейших времен» и, после изложения св. Писания и Геродота, показать в классических писателях, «что древнее основания Рима нет ничего положительно достоверного». Затем приказывалось доказать, «что христиане имели все добродетели язычников в несравненно высочайшей степени и многие совершенно им неизвестные», показать на примере Римской империи, «как тщетны и ничтожны перед Богом величие империй и их могущество», указать на возобновление христианских наук и просвещения, и, после краткого обзора новейшего времени, заключить курс «философским взглядом на важнейшие ее эпохи, по руководству известной речи Боссюэта и духа истории Ферранда».

Эти ограничения просуществовали лишь несколько лет. Периодическая печать первая выдвинула на вид ряд славных имен западных учёных, которых официальная наука не замечала, занятая все ещё своими Ролленом, Шреком и Клюверием. Большую услугу оказал здесь российскому просвещению поклонник Нибура Н. А. Полевой. Несмотря на внешние условия, продолжавшие мешать российской науке, произошёл её расцвет. Центром российской историографии стал Московский университет, где, в лице Грановского, в первый раз на кафедре истории оказался человек одухотворенный идеей, и к тому же одаренный изумительной способностью увлекать и воодушевлять слушателей. Рядом с ним стоят его талантливые младшие современники — П. Н. Кудрявцев и С. В. Ешевский. Это не были учёные специалисты, зарывшиеся в кропотливых изысканиях. Наука всеобщей истории в то время была у нас еще слишком молода, чтобы профессорам можно было помышлять о полной самостоятельности при составлении курса; поэтому они брали готовые выводы у западных ученых, но эти выводы являлись в их лекциях не в виде разрозненной цепи фактов, а как стройное, изящное построение, связанное одною общей идеей. Блестящее изложение, гуманные убеждения, уменье заставить слушателя понять практическое значение истории — всё это производило на многочисленных слушателей Грановского неизгладимое впечатление.

Событием для российской исторической науки в Петербургском университете стало появление на профессорской кафедре М. С. Куторги, представителя критической школы Нибура в её полном развитии. Он первый из российских учёных самостоятельно разрабатывал классическую древность. Самостоятельное изучение Востока началось еще раньше, благодаря трудам Сенковского (мусульманский Восток), Иакинфа Бичурина (Китай, Монголия, Манчжурия), В. В. Григорьева (мусульманский и древний Восток), В. П. Васильев и др. В общем периоде последних 30 лет XIX века должен считаться временем развития самостоятельной российской историографии по всеобщей истории; главными носителями науки по-прежнему являются её представители в университетах и других научных учреждениях.

К 50—70-м годам XIX века относится начало плодотворной деятельности Г. Вызинского, М. М. Стасюлевича, В. И. Герье, В. Г. Васильевского, Ф. К. Бруна, Ф. Ф. Соколова, Ф. И. Успенского, И. В. Лучицкого, А. С. Трачевского, Н. Ив. Кареева, В. В. Бауера; по средневековой н новой истории Васильевский и Герье создали целые школы. Византийская история начинает специально разрабатываться российскими учёными и делается таким их уделом, который приходится признать и зарубежным специалистам. Целые большие её области были разработаны В. Г. Васильевским, Ф. И. Успенским, Ф. Д. Беляевым, Н. А. Скабадановичем. Появляются также школы россиёских специалистов по средней и по древней истории; многие из их трудов входят в западную науку. Таковы труды по древней истории Ф. Ф. Соколова, В. Г. Васильевского, Ф. Г. Мищенко, К. Я. Люгебиля, В. В. Бауера, В. И. Герье, П. Ив. Аландского, В. П. Бузескула, Ю. А. Кулаковского и многих др.

По средневековой истории, после Кудрявцева и Ешевского: М. М. Стасюлевич, Г. Вызинский, В. Г. Васильевский, Ф. Я. Фортинский, В. И. Герье, В. К. Надлер, М. Н. Петров, Н. А. Осокин, П. Г. Виноградов, В. П. Бузескул, Н. М. Бубнов. По новой истории выдаются труды И. В. Лучицкого, А. С. Трачевского, Н. Ив. Кареева, В. В. Бауера, В. И. Герье, Н. Н. Любовича, М. С. Корелина, Р. Ю. Виппера, Г. В. Форстена, С. Ф. Фортунатова, Г. Е. Афанасьева, М. М. Ковалевского и др.

По истории Востока весьма ценны исследования барона Р. В. Розена, Н. И. Веселовского, А. М. Позднеева, С. М. Георгиевского и др.

Одновременно резко увеличилась и переводная литература, причем большинство переводов исходят из рук специалистов или же делаются под их непосредственным наблюдением; за последние 20 лет XIX века изданием нескольких десятков капитальных переводных трудов по истории большие услуги российской науке оказало издательство Солдатенкова. Внешних стеснений стало меньше, близость к западной науке увеличилась, и если находящиеся под иными условиями учебные руководства в русской литературе продолжают еще отставать перед наукой, то главные явления российской научной историографии по всеобщей истории заставляют считать её одним целым с западной.

См. также

• Древняя Российская Вивлиофика
• Византийская историография‎
• Историография Нового времени

Русская дореволюционная историография // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.