Структурализм

Структурали́зм — это совокупность холистических подходов, возникших главным образом в социальных и гуманитарных науках в середине XX века. Структуралисты использовали понятие структуры — теоретическую модель, которая функционирует бессознательно или не может восприниматься эмпирическим образом. Структура определяла форму изучаемого объекта как систему, состоящую из отношений между её элементами. Термин «структура» трактовался по-разному в различных направлениях; возникнув в рамках позитивизма в конце XIX века, термин постепенно эволюционировал с институциональным развитием социальных и гуманитарных наук; вплоть до 1945 года понятие структуры применялось в основном в лингвистике и фонологии, затем распространилось в других дисциплинах.

Структурализм вырос из структурной лингвистики, основы которой заложил Фердинанд де Соссюр. Демаркация интеллектуальных границ структурализма произошла после 1945 года; направление стало комплексным полем исследований со значительными расхождениями в различных странах и академических дисциплинах. Структурализмом стали называть междисциплинарное интеллектуальное движение, главным образом во Франции, в период между 1950 и 1970 годами. Структуралисты провозглашали разрыв с предшествующим знанием, решительно отказывались от исторического и темпорального (диахрония) измерений и выступали за формалистский подход к структуре. В определенный момент структурализм вышел за академические рамки и захватил области литературы, массмедиа и политики. Структурализм был представлен небольшой группой ключевых фигур, таких как Клод Леви-Стросс в антропологии, Ролан Барт в литературной критике, Жак Лакан в психоанализе, Мишель Фуко и Луи Альтюссер в философии.

Оказал влияние на развитие семиотики.

Проблема идентификации

Структурализм трудно определить как направление или течение, отчасти потому, что обобщающие работы структуралистов являются частью историографии предмета. Сложность представляет разграничение между структурной лингвистикой, лингвистическим структурализмом, французским структурализмом и постструктурализмом, а также периодизация и основополагающие источники структурализма. Структурализм чаще всего рассматривается в контексте истории философии и определяется как метод или теоретический подход (но не как философия). Эпистемологическому аспекту посвящено большинство работ по структурализму. Структурный или системный подход, метод, свойственный почти всем наукам, отличается от структурализма как интеллектуального движения, которое имело определенные временные рамки и затрагивало конкретные дисциплины.

Французские критики считали очевидным разнородность движения, невозможность выявить общие принципы или общую теоретическую программу (например, у таких разных мыслителей, как Фуко и Деррида). Тезис о неоднородности соответствует высказываниям самих структуралистов, которые отказывались считать структурализм эпистемологической позицией или совокупностью раз и навсегда установленных и всеми разделяемых методологических правил. C радикальной точки зрения, ошибочно называемое «французский структурализм» движение понимается как во многом продукт медиа; в реальности неоднородное течение в попытке создать единую философскую рамку и общую теорию гуманитарных наук связало в «гордиевом узле» самые разные направления мысли (немецкий идеализм, марксизм, феноменология, экзистенциализм, психоанализ, структурная лингвистика). По оценке Гидденса (1987),

Многие сомневались в существовании целостного направления мысли, обозначенного как «структурализм», не говоря уже о ещё более размытом названии «постструктурализм»…К тому же, большинство ведущих фигур, обычно объединяемых под этими ярлыками, отрицали содержательное применение этих терминов к собственным проектам.

Общая характеристика

В самом общем виде структурализм — это философский подход, который утверждает, что объекты изучения в социальных и гуманитарных науках имеют относительную, а не субстанциональную природу. Критический метод позволяет обнаруживать и исследовать конфигурации отношений (структур) между объектами, идентифицировать и изучать объекты и их группы, а также структурные трансформации объектов. Рассмотрение структур всегда сопровождается теорией означивания и смысла. Структурализм не отрицал возможность глубинной или первичной структуры, как и возможность того, что носителем структур является индивид и что структуры могут быть нейрофизиологическими. Согласно одному из определений, структурализм — эта «интеллектуальная установка», в основе которой лежали десубстантивация, холизм и философский объективизм в сочетании с культурным релятивизмом. Ряд исследователей обнаруживали общие для структуралистов постулаты, тезисы и концепты. Во-первых, примат языковой структуры над явлением и событием. Во-вторых, в качестве «мысли подозрения» нацеленность на обнаружение бессознательных структур, которые скрыты за внешними феноменами, за пределами смысла и сознания. В-третьих, антигуманизм как смерть или исчезновение человека. В-четвертых, понятие эпистемологического разрыва. Э. Гидденс отмечал следующие черты структурализма: тезис о важности структурной лингвистики для философии и социальной теории; подчеркивание относительной природы социальных целостностей (totalities) — произвольная природа знака и приоритет означающего над означаемым; децентрация субъекта; особое внимание к письму и тексту; рассмотрение темпоральности как конститутивного аспекта для объектов и событий.

Структурализм противопоставлял функцию герменевтике, систему (синхронию) — истории (диахронии), антигуманизм — мистификации, трансформацию — эволюции, формализацию — описанию, синтаксис и семантику — содержанию языка. Структурализм выступал против позитивизма, инструментализма, идеализма, эссенциализма, историзма, атомизма, механицизма, бихевиоризма и психологизма. Одни комментаторы выделяли критику гуманизма, субъекта и истины, отказ от метафизики ради метапроблематики или метакритики. Другие указывали на нестабильность концептов и отсутствие доктрины, постоянные интерпретации, пересмотры и переоценки. Поиск скрытых или глубинных структур рассматривался как главный недостаток структурализма («мистицизм скрытых структур»). Одни авторы критиковали научные амбиции структуралистов, общую установку на познание человеческого духа, стремление к систематизации и новшествам; другие обвиняли структурализм в иррационализме, приверженности к парадоксам, необычным трактовкам и риторике.

Структурализм рассматривал культуру как знаковую систему, символический порядок, который не редуцируется к внешним основаниям. Общество есть проекция символического порядка, за которым нет никакой иной реальности. Поэтому имманентный анализ структурализма рассматривал внутренние отношения, непосредственно данные, которые не зависят от интерпретаций и социокультурного контекста. Структурализм претендовал на универсальное объяснение культурных и социальных явлений, выявление «бессознательных условий социальной жизни» (Леви-Стросс) . Цель структурализма — обнаружить реальные структуры и синхронические причины, а не гипотетические законы. Знание не воспринимается и не представляется через факты, а производится — отсюда акцент на сознательной выработке концептов (Леви-Стросс, Альтюссер). Задача исследователя — создать целостную и логически непротиворечивую теорию, аксиоматизировать и формализировать её положения, а не разрешать вопрос о соотношении знания и действительности. Реальность и её научное описание различны — части наблюдаемого объекта не обязательно соответствуют элементам структуры.

Поль Рикёр критически определял структурализм как «кантианство без трансцендентального субъекта». С этим утверждением соглашался и сам Леви-Стросс, называя себя «вульгарным кантианцем» и даже «сверхкантианцем». С этой точки зрения, структурализм — это попытка ответа на вопрос Канта об условиях возможности знания («Критика чистого разума»), методологический и критический рационализм, трансцендентализм, в котором лингвистическая модель заменила систему кантовских категорий. С другой точки зрения, структурализм являлся «лингвистическим позитивизмом» (Леви-Стросс, Альтюссер, Лакан), продолжавшим традицию Дюркгейма, или философией языка, аналогичной логическому позитивизму (Венский кружок), который был мало известен во Франции.

Структуралистский проект был не только теоретическим или научным, но и политическим или идеологическим. С одной стороны, структурализм стремился к точности и объективности, к научному и истинному знанию о человеке. Структуралисты были убеждены, что человеческая структура представляет логическую или рациональную систему, хотя универсальность разума не тождественна его конкретным воплощениям в обществе. Леви-Стросс, формализуя антропологию, возлагал надежды на будущую компьютеризацию; Лакан систематизировал психоанализ по аналогии с математической аксиоматикой, называя психо-логию логическими исследованиями бессознательного; для Барта социология была социо-логией — социальной логикой. С другой стороны, наследуя критической традиции (Кант) и «мысли подозрения» (Маркс, Ницше, Фрейд), структурализм отказался от «идолов» сознания, Эго, субъекта и автора и осуществил радикальную критику разума, модерна и его демократических институтов, европоцентризма и западных телеологий. Разоблачая закабаление и господство в дискурсе Просвещения и модерне, структурализм обращался к фигурам ребенка, безумца, дикаря. Эпистемологический детерминизм структуралистов (Леви-Стросс, Фуко, Лакан), исключавший свободное человеческое действие, дополнялся глубоким антропологическим пессимизмом. Барт писал: «Я полностью, вплоть до тошноты, отвергаю нашу цивилизацию», а леви-строссовское исследование мифов завершалось реквиемом по человеку — словом «НИЧЕГО».

Классификация структурализмов

Англоязычные исследователи, как правило, разделяют структуралистское движение на структурализм и постструктурализм. Как полагает Пюэш, эта упрощенная схема противопоставляет целостный и однородный, ориентированный на научность структурализм, спекулятивному постструктурализму - более поздней критической реакцией на первое течение.

Согласно Мильнеру, структурализм, в основе которого лежала лингвистика, включал два направления: научное и философское («докса»). Научный структурализм развивался с 1920-х годов (Московский лингвистический кружок) до 1968 года; философское направление существовало в 1960-е и первой половине 1970-х годов (Барт, Фуко и др.).

Т. Павел предложил различать три вида структурализма:

• «Сциентистский» структурализм, представленный работами Леви-Стросса, Греймаса, а также Барта 60-х годов. Идеи развивались Парижской семиотической школой, а также в философии Э. Парре; обсуждались в философии языка П. Рикёра, критиковались Ю. Кристевой и А. Мешонником.

• «Умеренный» структурализм был нацелен на обновление традиционной литературной проблематики (Женетт, Тодоров), с учётом достижений «научного» структурализма. «Умеренное» направление продолжило восточноевропейскую традицию исследований по морфологии культуры, стилистике, формалистской эстетике, не принимая во внимание контекст появления этих работ.

• «Спекулятивный» структурализм предложил наиболее радикальный пересмотр целей и задач традиционной мысли. Направление характеризовалось как общими пересечениями, так и разнообразием подходов. Эту разновидность труднее всего определить, как и его связи с двумя другими. Павел отнес к «спекулятивному» структурализму работы Леви-Стросса, Альтюссера, Фуко, Деррида, Лакана и позднего Барта, а также М. Серра, Ж.-Г. Гранже, Ж. Пиаже, Р. Тома, Ж. Ф. Лиотара.

По классификации Декенса можно условно выделить три группы структуралистов: к первой группе относились принимавшие структурализм Леви-Стросс, Лакан, Барт и Якобсон. Вторая включала тех, кто пересматривал его положения: Фуко и Альтюссер в философии, Ришар, Женетт и Тодоров в литературоведении. Третью группу составляли авторы, которые были критиками структурализма – Деррида, Делёз и частично Лиотар.

Историография

Большое количество исследований структурализма публиковалось в 1960-е годы. Помимо французских работ, историография включает англо-американскую традицию, последняя возникла в 1970-е годы. С конца 1970-х годов преобладала критика структурализма, с конца 1990-х годов появились новые подходы во Франции, Германии и США.

История

Истоки

Истоки структурализма можно проследить до античности, «структурный анализ» иногда расширяют до Платона, Аристотеля и Евклида, как и Декарта. Шис и Пюэш полагают, что проблематика структурализма восходит к вопросу Аристотеля о структурировании материи (устройство, усложнение и дифференциация). Термин «структура», восходящий к латинским structura и struere, первоначально имел архитектурный смысл. В XVII—XVIII веках семантическое поле расширилось, слово использовалось в различных областях — анатомии, психологии, геологии, математике – для обозначения способа, посредством которого части сущего составляют целое.

Среди предтеч структурализма часто называется Вико, а также скептики XVII века — сторонники корпускулярного учения. «Структура» отсутствовала у Гегеля, термин редко использовался Марксом, который также рассматривается как один из предшественников движения. В 1850-е годы Герберт Спенсер использовал термин «структурный» близко к современному смыслу, он выделял «структурную» и «функциональную» области в своей социологии. Термин «структура» был определен Дюркгеймом в «Правилах социологического метода» (1895) . Предвосхищение структуралистских идей обнаруживают у таких авторов XIX века, как Льюс Генри Морган, изучавший систему родственных отношений у индейцев, и Чарльз Сандерс Пирс, чьи отдельные ремарки содержат близкие к Соссюру тезисы о том, что структура элементов в системе является функцией отношений между элементами, а не свойством отдельного элемента. На рубеже XIX—XX веков предпринимались попытки ввести «структурализм» в психологию. Англо-американский психолог Эдвард Титченер, ученик Вильгельма Вундта, в статье «Постулаты структурной психологии» (1898) выступил за структурный подход против господствовавшего в то время функционализма Брентано, Дьюи и Джеймса. Титченер считал, что необходимо обнаружить элементарные составные части сознания. Термины «структурализм» и «структуралистский» в англоязычной литературе впервые упоминались применительно к подходу Титченера в 1907 году в статье психолога Джеймса Энджелла. После интенсивной полемики об экспериментальном самонаблюдении идеи этого «структурализма» были отвергнуты движением гештальтпсихологии в 1920-е годы.

Периодизация и хронология

Возможны различные временные и концептуальные периодизации структурализма; выделяются два, три или пять сменявших друг друга течений, хотя любая хронология затруднена. Зарождение структурализма трудно связать с конкретным автором или текстом, проблематично указать и точную дату. Даже с исторической перспективы отмечается разрыв между возникновением идей, их распространением вне академической сферы и их последующей институционализацией (Досс). Аналогично Джозеф указывает на несовпадение между «официальной историей», включающей три этапа – основание структурализма в первой трети XX века, его распространение за пределы лингвистики в 1940-е и 1950-е годы и «низвержение» постструктурализмом в 1967-1968 годах, - и периодами наибольшего общественного и академического влияния структурализма (конец 1950-х годов – середина 1980-х годов) и постструктурализма (конец 1970-х - середина 1990-х годов).

Возникновение структурализма датируют по-разному (1916, 1928—1929, 1944—1945, 1949, 1956). Согласно Декенсу, структурализм сформировался в начале 1950-х годов, его расцвет продолжался с 1953 года до конца 1960-х годов, с начала 1970-х годов движение пришло в упадок. Шис и Пюэш относят возникновение структурализма к концу 1950-х годов, когда в различных дисциплинах было принято понятие структуры. Досс предложил точную периодизацию, датируя возникновение структурализма 1956-м годом, высшую точку его развития - 1967-м годом и закат — 1975-м годом. Ряд авторов (Каллер, Павел, Досс) указывают на ранее появление постструктурализма, который некоторое время существовал параллельно со структурализмом. Джексон относил крах структурализма к 1967 году.

Годы	События
1915-1925	Московский лингвистический кружок, ОПОЯЗ
1916	«Курс общей лингвистики» Ф. де. Соссюра
1920-е – 1950-е	Возникновение современной лингвистики, становление и доминирующее положение структуралистских школ
1926 -1939	Пражский лингвистический кружок (Пражская школа)
1928	I международный конгресс лингвистов (Гаага) «Морфология сказки» Проппа
1929	Тезисы о «структурном методе» (Якобсон, Трубецкой, Карцевский) Первый международный съезд славистов
1931	Основание Копенгагенского лингвистического кружка (Ельмслев, Брёндаль)
1933	«Язык» Блумфилда
1938	Статья «Предыстория верховных фламинов» Дюмезиля
1939	«Принципы фонологии» Трубецкого
1942	Знакомство Якобсона и Леви-Стросса в Нью-Йорке
1945	Статья Леви-Стросса «Структурный анализ в лингвистике и антропологии»
1949	«Элементарные структуры родства» Леви-Стросса
1953	«Римская речь» Лакана «Нулевая степень письма» Барта
1955	«Печальные тропики» Леви-Стросса
1956	«Основы языка» Якобсон и Халле
1957	«Синтаксические структуры» Хомского «Мифологии» Барта
1958	«Структурная антропология» Леви-Стросса
1959	Междисциплинарные коллоквиумы (Париж, Серизи-ла-Саль), дебаты о структуре в философии, истории идей, психологии, лингвистике, биологии, экономике (Леви-Стросс, Бенвенист, Арон, Лефевр, Л. Гольдман, П. Вилар Ж. Пиаже, М. де Гандильяк, Ф. Перру и др.)
1960-е	Подъем социальных наук: лингвистика, антропология, этнология, семиология, психоанализ; марксизм; философия (Франция). Междисциплинарность. Распространение семиологии в Европе (Италия, Германия) Переход в лингвистике от структурализма к генеративизму Первые переводы: Италия (Барт, Леви-Стросс), Великобритания (Альтюссер), США (Леви-Стросс, Фуко)
1960	Создание Леви-Строссом лаборатории социальной антропологии в Коллеж де Франс и Высшей школе практических исследований «Критика диалектического разума» Сартра «Знаки» Мерло-Понти Основание журнала «Тель кель»
1960-1962	Полемика Сартра и Леви-Стросса
1961	«История безумия в классическую эпоху» Фуко
1962	«Кошки «Шарля Бодлера» Якобсона и Леви-Стросса «Первобытное мышление» и «Тотемизм сегодня» Леви-Стросса, публикация «Тотемизма сегодня» в США
1963	«Язык» Ельмслева и «Очерк общей лингвистики» Якобсона (публикации во Франции) «О Расине» Барта Полемика Леви-Стросса и Рикера
1964-1971	«Мифологики» Леви-Стросса
1964	«Основы семиологии» Барта «Наследники» Бурдье и Пассерона «Сырое и приготовленное» Леви-Стросса Номер 4 «Сommunications» («Семиологический манифест», ред. Барт) Создание Лаканом Парижской школы фрейдизма Семинары Лакана в Высшей нормальной школе
1965	«Читать "Капитал"» Альтюссера «Миф и мышление греков» Вернана «Аспекты теории синтаксиса» Хомского
1965-1966	Полемика Барта с Пикаром
1966-1968	Издательский и медийный бум структурализма (Франция)
1966	«Слова и вещи» Фуко «Структурная семантика» Греймаса «Проблемы общей лингвистики» Бенвениста «Écrits» Лакана «Теория литературы» Тодорова Учреждение журналов «Langages» и «Les Cahiers pour l’analyse» Номер 8 «Communications” (статьи Барта, Греймаса, Тодорова, Эко) Создание семиолингвистического отделения в лаборатории социальной антропологии Коллеж де Франс и Высшей школе практических исследований (Греймас) Международный коллоквиум в университете Джона Хопкинса (Балтимор, США): Барт, Тодоров, Лакан, Вернан, Гольдман и Деррида Первая международная конференция по семиотике (Польша): Якобсон, Греймас
1967	«Система моды» и «Смерть автора» Барта «О грамматологии» и «Письмо и различие» Деррида
1968	«Структурализм» Пиаже «Что такое структурализм?» (cб. под ред. Ф. Валя) «Звуковая модель английского языка» Хомского и Халле Майские события (Франция)
После 1968	Дистанцирование ведущих авторов от структурализма (Фуко, Барт, Лакан) Ослабление теоретических и медийных позиций структурализма (Франция)
1969	«Археология знания» Фуко Создание Венсенского университета Избрание Фуко в Коллеж де Франс
1970-е	Структурализм в исторической антропологии третьего поколения школы «Анналов» и школы Вернана Переводы на английский, испанский и немецкий (Барт, Фуко, Лакан) Первые исследования структурализма на английском, итальянском и немецком
1970	«S/Z» Барта Основание журнала «Поэтика» (Тодоров, Женетт) Разделение Сорбонны на 13 универcитетов
1973	«Метаистория» Уайта Избрание Леви-Стросса во Французскую академию
1975	«Структуралистская поэтика» Каллера Избрание Барта в Коллеж де Франс
С 1975	Завершение периода междисциплинарности (Франция) Отступление структурализма, приход «Новых философов» (Франция) Распространение деконструкции в литературной критике в США (Йельская школа) Введение терминов «постструктурализм» и «French Theory» (США)
1976	Смерть Барта
1979	«Структурализм и после» (ред. Д. Старрок)
1980	«Век структурализма» Курцвейл
1981	Смерть Лакана
Начало 1980-х	Исчезновение структурализма (Франция)
1980-е	«Вторая волна» переводов: Германия, Япония, Испания, Великобритания, Бразилия, США, Италия, Португалия Преобладание критических работ по структурализму «Войны за канон» между наследниками структурализма и неоконсерваторами (США) Распространение (пост)структурализма в Великобритании Критика «мысли 1968» (нео)либералами и консерваторами (Франция) Подъем Cultural Studies и гуманитарных дисциплин (англоязычный мир): литературная критика, история, география, антропология («постструктурализм»)
1990-е	Переводы: Восточная Европа, Россия и постсоветское пространство, Южная Корея, Скандинавия, Турция, Мексика, Аргентина, Голландия «Научные войны» (США, Франция) Возвращение «постструктурализма» в Европу: политическая теория и политическая философия, когнитивный конструктивизм, деконструкция (Франция, Италия, Германия). Эссекская школа (Великобритания) Cultural Studies Устойчивое обозначение структурализма и его наследников общим термином «Теория». Окончание гегемонии генеративизма в лингвистике
1991-1992	«История структурализма» Досс, 2 тома
2000-е	Переводы: Китай
2009	Смерть Леви-Стросса

Проблема французской исключительности

Некоторые авторы, как Досс или Курцвейл, помещали структурализм во французский институциональный и исторический контекст периода между 1945 и 1975 годами, считая движение ответом на экзистенциализм и марксизм в условиях политической ситуации в послевоенной Франции и Холодной войны. Другие оспаривали этот тезис, указывая, что структуралистские идеи возникали независимо у разных авторов.

Иногда отмечается маргинальное положение участников по отношению к академическим учреждениям и необычность их карьерных путей (Досс), что, по мнению Леон, верно только для для лингвистов, поскольку и Леви-Стросс, и Лакан, и Альтюссер, и Фуко, и Барт получили соразмерное академическое признание. Как полагала Курцвейл, структуралисты сформировали настоящее интеллектуальное сообщество (впрочем, они отрицали свою к нему принадлежность), участников которого объединяли философское образование, интерес к общим вопросам и различным дисциплинам (философия, история, литература).

Досс считает переломным моментом доклад Хрущёва на XX съезде и советское вторжение в Венгрию — философы-марксисты разочаровались в истории и обратились к антропологии, отказавшись от экзистенциализма Сартра, который поддерживал СССР. Структурализм часто связывался с событиями 1968 года, выдвигались различные каузальные объяснения – движение привело к событиям 1968 года; эти события породили или, напротив, уничтожили структурализм. Арон считал, что структуралисты стояли за студенческим волнениями. Досс полагал, что структурализм был не причиной, а институциональным бенефициаром майских событий (создание Венсенского университета и др.). Политические позиции структуралистов были различными: Альтюссер и Фуко поддерживали студентов, Леви-Стросс, Барт и Деррида дистанцировались от майских событий, Лакан не придерживался левых взглядов. Как отмечает Ангермюллер, антисистемный и оппозиционный этос структуралистов не был необычным в конце 1960-х годов, в качестве леваков их стали воспринимать ретроспективно, после неолиберального поворота 1980-х годов.

Ангермюллер анализирует структурализм с точки зрения теории полей и концепции символического производства П. Бурдьё. Всплеск структурализма во французском интеллектуальном поле связывается с символическим кризисом университетской системы образования, расширением академического поля, изменениями в издательской сфере и прессе. Структурализм ознаменовал фундаментальные изменения – переход от традиционной образовательной модели «центр» - «периферия» к современной организации автономных исследовательских центров. После 1968 года Сорбонна распалась на дюжину университетов, «периферийные» учреждения (Коллеж де Франс, ВНШ) или новые университеты (Нантер, Венсен) выдвинулись на первый план. Ангермюллер рассматривает структурализм как интеллектуальное поколение, которое возникло в силу стечения социальных и исторических обстоятельств. В отличие от предыдущего поколения экзистенциалистов, «структуралистское поколение» связано с 1968-м годом, с появлением массовой культуры и постматериальных ценностей, с обращением к Соссюру и Фрейду, Марксу и Ницше. Структуралисты объединялись в более или менее консолидированные группы или сети в национальном масштабе (что характерно исключительно для Франции), в которых не было интеллектуального центра. Подвергая критике традиционный университетский уклад, структуралисты преодолевали границы между различными областями (академической, политической, эстетической), участвовали в общественных дебатах по моральным и политическим вопросам; Фуко, Альтюсер, Барт, Лакан, Деррида и Делёз имели беспрецедентный успех вне академического поля благодаря развитому во Франции рынку символического производства книг, журналов и произведений искусства.

Досс связывает закат движения с историческими причинами: окончанием войны во Вьетнаме и возвращением к демократическим ценностям с крахом тоталитарной идеологии – «эффектом ГУЛАГа» после публикации книги Солженицына в 1974 году, «атаками» со стороны «новых философов». Дисциплинарная специализация и завершение междисциплинарного периода сопровождались упадком универсальной ценности науки. Как пишет Ангермюллер, в 1970-е годы исчезли предпосылки для структуралистского движения — с преодолением кризиса и возвращением к «нормальной науке» (в смысле Т. Куна) произошла новая консолидация французского академического поля. К 1980-му году «золотая эпоха "великих интеллектуалов"» и «интеллектуальных пророчеств» завершилась — место богемных бунтарей-структуралистов в медиа заняли консервативные «новые философы». Во второй половине 1970-х годов интеллектуальное наследие структурализма под названием «постструктурализм» проникло в гуманитарные факультеты ведущих американских университетов и затем (с 1990-х годов) распространилось во всем мире, став новым каноном социальных и гуманитарных наук.

Ф. де Соссюр и структурализм в лингвистике

Фердинанд де Соссюр

Революция в языкознании Ф. де Соссюра

Основополагающим текстом структурализма является «Курс общей лингвистики» (1916) Фердинанда де Соссюра. Предмет лингвистической науки — язык, являющийся системой знаков. Базовый элемент языка — знак, абстрактный объект, который не связывает вещь и имя, а образует единство понятия или означаемого и звукового образа или означающего, оба элемента являются частью языка. Cоссюр настаивал на произвольности или условности связи между означаемым и означающим, считая этот тезис самоочевидным. Пример Соссюра - sheep и mouton, которые не могут «означать» одно и то же, поскольку sheep сосуществует в системе понятий с mutton, в то время как mouton относится к обоим понятиям (животное и мясо). Аналогично французский знак «arbre» не означает то же, что и английское «tree», хотя для целей перевода оба слова считаются эквивалентами. Знак является единой психической сущностью, но характеризуется скорее негативно. Его свойства — значимости или значения (valeur) — определяются не содержанием или опытом, а проявляются в отношениях различия — между означающим знака и остальными означающими языка, между означаемым знака и другими означаемыми. Значения порождаются через различия, поэтому язык – это система чистых различий, «форма, а не субстанция».

Совокупность знаков образует закрытое концептуальное пространство, замкнутую и абстрактную систему, в которой все взаимосвязано (tout se tient). Соссюр разграничил язык (la langue) и речь (la parole). Язык - это коллективная «совокупность отпечатков, имеющихся у каждого в голове», в речи же «нет ничего коллективного», её «проявления индивидуальны и спонтанны». Как пишет Досс, дихотомия языка и речи включала оппозиции социального и индивида, абстрактного и конкретного, необходимого и случайного, сконструированного и данного. Язык — это психическое и бессознательное явление, но он одновременно имеет материальную и социальную природу, не врожденную, а приобретенную. Язык – это социальный факт, социальный продукт, существующий в «коллективном сознании». Система языка функционирует в двух измерениях - «вертикальном» («ассоциация») и «горизонтальном» («синтагма»), к первому относятся актуальные высказывания или языковые события, ко второму - невысказанное, система языка в целом.

Соссюр обосновал «синхронический» анализ, противопоставив его общепринятому в XIX веке сравнительно-историческому («диахроническому», неологизм Соссюра) подходу в языкознании: в диахроническом анализе сравнивались синхронические системы языка, даже если они относились к разным временным периодам. Предложив создать семиологию — «общую науку, изучающую жизнь знаков в рамках жизни общества», Соссюр возродил античную и средневековую традицию семиотики (языковеды XIX века изучали гласные и согласные).

Анализ соссюровского наследия порождает две проблемы, поскольку необходимо учитывать как генезис и реальное влияние «Курса общей лингвистики», так и его ретроспективную актуализацию в различных версиях структурализма. Соссюровская концепция часто сравнивалась с тезисом Дюркгейма о том, что социальное целое не сводится к сумме его частей, хотя, как полагал Гидденс, подход Соссюра был более сложным: установив, что элементы языка определяются через друг друга, Соссюр смог переформулировать понятия части и целого. Джозеф указывает на контекст начала XX века: философские дебаты между сторонниками холистической (последователи Гегеля) и аналитической природы вселенной (логический атомизм Рассела). Хотя тезис о языке как системе имел холистический подтекст, он позволял избежать выбора между частями и целым и совместить оба подхода: целое не просто не являлось суммой частей, а состояло из отдельных, но неделимых элементов, каждый из которых и представлял целое. Джозеф отмечает эгалитарность концепции Соссюра: если в физике одни элементы более важны, чем другие, то структурализм позволял изучать любой элемент целого, будь то отдельная фонема или целая морфологическая структура.

Идея произвольности была радикальной и влекла независимость языка от внешнего мира (референта); спорный тезис часто критиковался, особенно когда трактовался как утверждение о конвенциональном характере языка. Бенвенист (1939) в своей влиятельной критике указал, что Соссюр противоречил собственной логике, поскольку смешал традиционную связь знака и вещи и отношение означаемого и означающего: возникновение связи произвольно, но для говорящего (с синхронической перспективы) она необходима, в силу единства знака . В то же время, произвольность можно понимать как указание негативную природу языка, что ограничивает возражение Бенвениста и выводит Соссюра за рамки простого конвенционализма. Вопрос о философской природе означаемого, однако, остался открытым - Соссюр не дал точного определения, а лишь постулировал его языковую сущность и зависимость от означающего.

Наиболее востребованной в структурализме идеей Соссюра стало различение означающего и означаемого, тезис о языке как системе различий имел последствия для понимания природы смысла. Элиминирование из анализа субъекта, речи и психологии, которое помогло Соссюру обосновать автономию лингвистики как науки, существенно повлияло на структурализм за пределами лингвистики. Пюэш резюмирует три пункта в восприятии идей Соссюра французским структурализмом: запоздалое открытие его идей к моменту, когда в лингвистике они частью устарели; акцентирование понятия знака и нескольких парадоксальных тезисов о семиологии; возведение семиологического проекта «Курса общей лингвистики» в ранг «метафизики», основы для общей философии культуры. Как писал Джексон, лингвист и филолог Соссюр превратился в семиотика, философа и теоретика социальных наук.

Структурализм в лингвистике

Основная статья: Структурная лингвистика

Различные версии структурализма занимали ведущие позиции в языкознании с 1920-х до начала 1960-х годов, до появления генеративизма Хомского. В Праге, Копенгагене и США возникли три лингвистические структуралистские школы: Пражский функционализм, глоссематика Ельмслева и дескриптивная лингвистика Блумфилда. Связь между постсоссюровской структурной лингвистикой и французским структурализмом подробно не исследована, в англоязычных работах эти направления рассматриваются отдельно. Вопрос, в какой мере таких известных лингвистов, как Хомский, Дюмезиль и Бенвенист, можно считать структуралистами, остается открытым. Американский лингвистический структурализм первой половины XX века, хотя и носил это название, сильно отличался от европейского структурализма, поэтому вопрос, можно ли называть американскую лингвистику структурализмом, является дискуссионным. Общими чертами американской и европейской ветви были синхрония, произвольность, социальная и психическая природа языка, язык как система. Пюэш и Шис, отмечая отсутствие единой доктрины, выделяют следующие принципы лингвистического структурализма:

Во-первых, язык функционирует согласно объективной системе правил, которым неосознанно следуют говорящие. Язык рассматривается как абстрактная система (фонема не является звуком, а морфема не есть слово), включающая различные уровни (фонема, морфема, синтагма, фраза и т.д.); описание осуществляется на основе характеристик речи говорящего. Структуралисты изучали актуальное состояние языка (синхронический анализ), а не его становление (диахроническая эволюция), что влекло анализ высказываний, а не обстоятельств коммуникации, условий высказывания или намерений говорящего. Якобсон, Бенвенист и Балли рассматривали некоторые аспекты процесса высказывания, но только в той степени, в какой структурные правила, нормы или коды языка (в системе местоимений, глагольной системе, модальных словах и др.) объективно выражаются в речи говорящих.

Во-вторых, из соссюровских тезисов о произвольности и двойственной природе знака следовали не только исключение референта (внешней реальности или психологического состояния говорящих), но и концепция смысла как порождения структуры, а также концепция формы, которая предшествует содержанию. Следуя тезису о «форме, а не субстанции», структуралисты помещали в центр теоретических конструкций знак, который понимался только в отношении к другому знаку, как набор отношений, которые наделяют его значимостью. В-третьих, структуралисты приняли идею Соссюра о языке как социальном факте: язык, с одной стороны, отражает социальное сообщество и его историю, а с другой стороны, составляет «базис» культуры. Эту идею с различных эпистемологических позиций отстаивали Бенвенист и Якобсон, она способствовала распространению структурализма в антропологии, социологии, семиологии и теории литературы. Как отмечает Джозеф, хотя соссюровская дихотомия язык – речь осталась не проясненной и амбивалентной, язык часто рассматривался как универсальная схема, основа всех языков.

Как отмечают Шис и Пюэш, отказ от структурной лингвистики в 1960-е и 70-е годы (с переходом к синтаксической модели Хомского, социолингвистике, прагматике дискурса) часто сопровождался её критикой, исходившей из оценки структурализма как идеологии (для которой лингвистика являлась легитимацией), и, как следствие, направленной на принципы, а не на конкретные работы.

Особое место в структурализме занимал Жорж Дюмезиль, который не считал себя структуралистом и не обращался к идеям Соссюра. Тем не менее его модель «трехчастной идеологии» индоевропейских народов имела многие черты структурализма — в глазах Леви-Стросса Дюмезиль был «пионером структуралистского метода». Рассматривая общество, мифологию и религию как единое целое, ученый обнаружил в индоевропейских мифах общую (хотя не универсальную) систему представлений на основе трех групп понятий: cакральное (власть), физическая сила (война) и плодородие (богатство). Триаде соответствовали три социальные функции: жрецы, воины, труженики.

Пражская лингвистическая школа. Якобсон

Роман Якобсон

Пражская лингвистическая школа занимала ведущие позиции в структурной лингвистике в 1920-е и 1930-е годы. Её представители придерживались функционализма, язык – это функциональная «система средств выражения, служащая какой-то определенной цели» (Тезисы к I съезду славистов). Пражские лингвисты связали функциональный подход с речевой коммуникацией, что являлось новаторством в языкознании и разрешало проблему синхронии и диахронии (Якобсон писал о «динамической синхронии»). Если антителеологический подход Соссюра не придавал значения коммуникации, то пражские лингвисты выдвинули телеологическую концепцию эволюции языковых систем. Как писал Трнка, соссюровская «речь» понималась как высказывания (или части высказываний), в которых необходимо обнаружить код внутренних структурных правил. Пражская школа впитала идеи русского формализма, гештальтпсихологии и феноменологии Гуссерля.

Одним из создателей cтруктурной лингвистики был Роман Якобсон, первым использовавший термин «структурализм» (1929). Обширные интересы Якобсона включали литературу, фольклор, искусство и музыку, он стоял у истоков движения формалистов; его работы 1920-х годов Джозеф характеризует как «протоструктурализм». Якобсон искал универсалии, универсальные законы языка . Он определял язык как «структурированное единство», считая, что тот «занимает срединное положение между природой и культурой» и рассматривая лингвистику как «связующее звено между естественными науками и науками о человеке». Якобсон стремился сделать лингвистику точной наукой, сравнивая новейшее развитие дисциплины с переходом от классической механики к квантовой физике. По оценке Мильнера, в основе взглядов Якобсона лежала идея симметрии, которую он находил везде, включая поэзию.

Поиски «алфавита» универсалий привели Якобсона к законам импликации (А подразумевает наличие Б или его отсутствие), определяющих структуру всех фонологических систем; субстантивным основанием или принципом стали бинарные оппозиции. Фонологическая концепция и идея бинарных («привативных») оппозиций (свойства одного элемента отсутствуют у второго) были выдвинуты Трубецким в результате изучения систем гласных в различных языках. Трубецкой обосновал создание отдельной дисциплины - фонологии («Основы фонологии», 1939), отделив её от фонетики. Предметом фонологии являлось изучение универсальных оппозиций между фонемами, определяемых по наличию или отсутствию дифференциальных признаков (законы импликации) или «корреляций» (палатализация, назализация и т.д.), которые составляют звуковую систему языка. В отличие от фонетики, новая дисциплина рассматривала признаки звуков, которые определяют смыслоразличение. Идеи следовали из элиминирования референта Соссюром и его дихотомий, хотя для Трубецкого оппозиция предшествовала различию. Фонология преодолевала соссюровский тезис о форме, а не субстанции и, как отмечают Шис и Пюэш, основывалась на функционализме; «релевантность» признаков или «корреляций» выражала идею структуры. Джозеф называет исследования Трубецого и Якобсона «субстантивным» структурализмом. По некоторым оценкам (Мартине), создание фонологии было более значимым для становления структурализма, чем публикация лекций Соссюра. В 1930 году Якобсон писал Трубецкому:

Все больше убеждаюсь, что Ваша мысль о том, что корреляция есть всегда соотношение признакового и беспризнакового ряда, одна из Ваших самых замечательных и продуктивных мыслей. Думаю, что она будет иметь значение не только для лингвистики, но и для этнологии и истории культуры...

Согласно теории «маркированности» (Трубецкой и Якобсон), отдельные единицы языка взаимосвязаны; эта корреляция ни произвольна, ни формальна, а определяется дополнительным признаком, «маркой», благодаря которой один элемент отличается от другого. Например, в немецком языке имеется корреляция между парами звонких и глухих согласных d и t, оппозиция нейтрализуется в конце слова в именительном падеже (Rat – Rad). Трубецкой изучал гласные, Якобсон – согласные, пытаясь расширить открытие на морфологию. В конце 1930-х годов Якобсон отказался от фонемы в пользу «дифференциальных признаков», поскольку выяснилось, что фонема не является конечной единицей языка, как считал Трубецкой, а состоит из набора («пучка») признаков, подобных музыкальным аккордам. Этот поворот ознаменовал расхождение как с соссюровским постулатом линейности означающего, так и с дескриптивизмом и глоссематикой. Дифференциальные признаки были сведены Якобсоном и Халле (1956) в таблицу из 12 универсальных пар бинарных оппозиций (по образцу таблицы Менделеева), каждый элемент получил значение + или —.

Если для Трубецкого привативные оппозиции были техническим термином, то Якобсон видел в бинаризме «великое открытие». Бинарные оппозиции составляют первичную структуру мышления и существуют внутри языка как наиболее «естественный» код, первое, что усваивает ребенок (да - нет, чёрное - белое, мать - отец). Бинаризм также обосновывался как аналитический инструмент, который упрощает описание и саму фонологическую модель, хотя Якобсону и Халле приходилось расширять число признаков. В то же время, бинарность содержала опасность тотальной классификации (на что обращал внимание и Леви-Стросс), поскольку любую оппозицию можно сформулировать как бинарную. Этот недостаток, отмечал Каллер, устраняется, если ограничить модель знаковыми системами. Несмотря на эпистемологические проблемы (конвенционализм или реализм и др.), структуралисты в целом приняли бинарную оппозицию как базовую операцию мышления при производстве смысла.

В 1950-е годы Якобсон конкретизировал дихотомию язык – речь как «код» и «сообщение» (1952) и с опорой на математическую теорию коммуникации Шеннона выделил 6 факторов речевой коммуникации (адресант, адресат, контекст, сообщение, контакт, код), которым соответствовали 6 функций языка (эмотивная, конативная, коммуникативная, поэтическая, фактическая, метаязыковая). На основе изучения афазии Якобсон связал соссюровские ассоциацию и синтагму с риторическими фигурами - метафорой и метонимией. Первая основана на «подобии» - селекции знаков, возможности субституции одного знака другим («вертикальное» измерение). Вторая затрагивает «смежность» - последовательную комбинацию и контекстную композицию знаков («горизонтальное» измерение).

«Американский структурализм»

«Американский структурализм», связанный с именами Блумфилда, Сепира и их последователей, был основан на эмпиризме и бихевиоризме: язык определялся совокупность эмпирически наблюдаемых высказываний и рассматривался как форма поведения; соссюровские идеи интерпретировались через схему стимул - реакция. Большинство американских лингвистов отвергали дихотомию речь - язык и концепцию языкового знака, поскольку последний невозможно было исследовать эмпирически. Блумфилд отказался от означаемого и означающего в пользу «речевого высказывания» и «актуального объекта». Хотя и пражские, и американские лингвисты cчитали фонему минимальной единицей языка, Блумфилд и его ученики трактовали её с позиций бихевиоризма. По Блумфилду, структура языка состоит из различных уровней: фонемы составляют морфемы, морфемы – слова, слова – фразы («Язык», 1933). На каждом уровне параллельно структурируются форма и смысл, функция каждого элемента проявляется на следующем уровне. Комбинации грамматических форм порождают смысл, однако семантика (смысл или значение) остается за рамками научного языкознания. Как следствие, задача лингвистики — изучение грамматических структур. Бихевиористский «структурализм» доминировал в американской лингвистике в период между двумя мировыми войнами, школа Блумфилда укрепила свои позиции после смерти Сепира (1939) .

Американские лингвисты изучали языки в синхронии, но рассматривали не универсальные, а свойственные конкретным языкам структуры. Сепир, принимая тезис о социальной природе языка, исследовал формальные свойства языков. Как пишут Шис и Пюэш, из утверждения о «форме, а не субстанции» следовали гетерогенность или несоизмеримость языков, отсутствие объективного и эталонного языка, способного осуществлять перенос между языками (концепция Сепира — Уорфа и др.). С этой точки зрения, американский структурализм являлся лингвистическим релятивизмом, который не признавал универсальную лингвистику вне схемы стимул-реакция. Одной из причин внимания к языковым различиям в США было очевидное разнообразие исчезавших в начале XX века языков и культур коренного населения; как отмечают Шис и Пюэш, американские лингвисты пытались совместить формализм и антропологию (Боас).

Французский структурализм

Структурная антропология

Клод Леви-Стросс

Клод Леви-Стросс – «отец-основатель» французского структурализма, вероятно, самый знаменитый антрополог XX века — был философом по образованию, преподавал социологию в Бразилии и занимался полевой этнологией. В его статье 1945 года структурный анализ впервые применялся за пределами лингвистики. В «Печальных тропиках» Леви-Стросс называл источниками вдохновения марксизм, психоанализ и геологию, к которым добавлялась музыка. От феноменологии и экзистенциализма он рано отказался, посчитав их слишком субъективистскими. Геология, марксизм и психоанализ различны, но для них действительность никогда не ограничивается внешним проявлением, а процесс понимания всегда редуцирует один тип реальности к другому.

В ранних работах Леви-Стросс исследовал механизмы перехода от природы к культуре, универсалии, отличающие человека от животного, и определял структурализм как теорию символического. Социальные и культурные феномены не редуцируются к биологии или психоанализу – Леви-Стросс отверг фрейдовское понимание культуры (подавление инстинктов). Он полемизировал с американским культурализмом и британским функционализмом, а также с натурализмом и биологизмом во французской антропологии. Леви-Стросс сместил антропологию в сторону культуры и символического и дополнил её идеей бессознательного. Граница между природой и культурой − запрет (табу) инцеста, который «одновременно находится на пороге культуры, внутри культуры и в некотором смысле… и есть культура» («Элементарные структуры родства», 1949). Человек начинает видеть в биологических отношениях систему оппозиций, испытывать потребность в правиле как в правиле. Запрет инцеста определяет условие возможности общества – принцип реципрокности или взаимности, который выражается в обмене женщинами, дарами и речевыми сообщениями. Перевернув распространенный взгляд (анализ отношений происхождения), Леви-Стросс выстроил теорию родства вокруг отношений брачного альянса - обмена женщинами. Реципрокные отношения наделяются смыслом и становятся символическими, составляют основу социальной жизни. Правила этих отношений и соответствующие структуры можно редуцировать к небольшому числу.

Вскоре (1950) Леви-Стросс сформулировал единую программу для социальных и гуманитарных наук. Эта задача была возложена на социальную антропологию его собственного проекта – её особое призвание объяснялось положением на пересечении естественных и гуманитарных наук. Структурная антропология должна была стать главной «наукой о человеке», оставив остальные науки в качестве дополнительных, и реализовать замысел Мосса о «тотальном социальном факте». Леви-Стросс намеревался создать область исследований без границ, охватить в единой схеме все общества на планете, постигнуть бессознательное социальных практик и обнаружить сложную комбинаторику правил, на которых основаны человеческие общества. Антропология предоставляет систему объяснения для любых способов поведения, включая физические, физиологические, психические и социологические, и синтезирует результаты остальных наук.

Строгий метод для социальных наук обеспечивала структурная лингвистика, единственная полноценная социальная наука. Леви-Стросс вдохновлялся успехами кибернетики, которая после Второй мировой войны часто рассматривалась как общая теория коммуникации, включавшая и лингвистику. Кибернетика претендовала на познание человеческого мозга, по аналогии с вычислительными машинами (комбинирование и рекомбинирование единиц через бинарные операции). Люди сохраняют, обрабатывают и сообщают информацию посредством структур мышления. Различные аспекты культуры тоже могут рассматриваться как системы коммуникации или передачи информации. Хотя язык и культура не тождественны, они основаны на оппозициях, корреляциях и логических отношениях. Леви-Стросс принял фонологическую модель, исключив функциональный аспект. Означающее предшествует и определяет означаемое, символы более реальны, чем то, что они символизируют. Код предшествует сообщению и не зависит от него, он определяется как то, что переводится в другой код. Это свойство кода и есть структура.

Предмет структурного анализа - универсальные бессознательные структуры, редуцируемые к ограниченному набору возможных схем, на которых основаны отношения родства, социальные институты, объекты культуры и «первобытное» мышление. В «Структурной антропологии» Леви-Стросс выделял четыре условия структуры: системность, изменения в одном элементе приводит к изменению остальных; принадлежность к «группе преобразований», каждая из которых относится к одному и тому же типу; предсказуемость последствий изменений в элементах; охват всех наблюдаемых явлений. Cтруктура неизменна по сравнению с историческими и географическими вариациями социальных практик, не сводится к сознанию или идентичности социальных акторов. Структура детерминирует различные социальные институты, вне зависимости от их конечного содержания. Анализ структуры раскрывает социальные отношения и социальную структуру той или иной культуры. Согласно Леви-Строссу

необходимо и достаточно прийти к бессознательной структуре, лежащей в основе каждого социального института или обычая, чтобы обрести принцип истолкования, действительный и для других институтов и обычаев.

Понятие структуры оставалось не проясненным и противоречивым, структура располагалась «между» эмпиризмом социального и трансцендентальной абстракцией, социальными практиками и научной моделью. Структура не изобретается исследователем, а существует в реальности, требует наблюдения и интерпретации. В то же время, структура возникает лишь в концепции этнолога как логический и системный принцип, как модель или реконструкция эмпирических данных изучаемой культуры; структура «не имеет никакого отношения к эмпирической реальности, речь о выстроенных на ее основе концептах». Как пишет Декенс, после различных колебаний Леви-Стросс определил структуру как социальную форму бессознательного, функционирующую как язык, бессознательное трансцендентальное («Сырое и приготовленное»), пустую рамку, которая относится не к содержанию, а к отношениям между элементами.

В «Первобытном мышлении» структуралистский проект был распространен на западные общества. Леви-Стросс деконструировал эволюционистскую идею дологической стадии мышления и провозгласил единство и универсальность человеческого интеллекта: «первобытное» мышление обладает развитой системой различий и оппозиций и поэтому столь же логично, как и современное. Магическое мышление, тотемизм, мифы и наука упорядочивают видение мира, способны на классификации, аналогии и обобщения. Например, тотемизм является системой классификаций социальных групп на основе аналогии с видами животных («Тотемизм сегодня»). Первобытный интеллект противопоставляет термины, развивает таксономии (животных или растений) из последовательных дихотомий, которые конституируют бинарные оппозиции. Структурированная система классификаций делает возможным опыты (одомашнивание растений и животных в Неолитическую революцию). Комбинируя и рекомбинируя символы, первобытное мышление осуществляет интеллектуальный «бриколаж», который совмещает эстетику и интеллект, обращается к чувственному опыту и воображению, к забытому наукой символизму (метафора, метонимия). Если наука аналитически вычленяет дискретные проблемы, то метод бриколажа ищет целостное решение практических задач. Первобытное мышление – это «наука конкретного».

Продукт «первобытного мышления» - мифы, которые основаны на универсальных структурах и имеют общую логику конституирования. Подобно языку, мифы структурированы на основе бинарных оппозиций и состоят из мифем («больших конститутивных единиц» ). Первоначально Леви-Стросс считал мифы ответом на интеллектуальные проблемы или неразрешимые противоречия человеческой жизни. Миф об Эдипе сочетает космологические верования во внешнее происхождение человека с эмпирическим фактом биологического рождения. Первичная оппозиция с помощью аналогии превращается в другую, которая, трансформируясь, не разрешает главное противоречие, а создает бесконечную серию мифов и символических отношений. В «Мифологиках» (Леви-Стросс проанализировал почти тысячу мифов 200 народностей обеих Америк) миф понимался как логическая и закрытая система, которая не зависит от социального контекста, не имеет практических функций и не репрезентирует общество. Миф следует естественной и бессознательной логике; содержание, смысл или терминология мифов вторичны. Мифы функционируют в серии или цепочке означающих, в системе вариаций или трансформаций, которые указывают на системный характер связей. Мифы используют «знаки», чтобы сформировать, опосредовать и трансформировать бинарные оппозиции (сырое и приготовленное, сухое и влажное, содержащее и содержимое, пустое и наполненное, внешнее и внутреннее).

В структурализме Леви-Стросса не было места для картезианского cogito – субъект был эпистемологической помехой, — и для исторической телеологии. Переход от мифа к философии — «древнегреческое чудо» — всего лишь случайность. Теория истории Леви-Стросса, направленная против философии Сартра, отвергала традиционные концепции прогресса и социальной эволюции. История не является чередой «объективных» событий, а конституируется всякий раз как миф, который рассказывается или вспоминается. Люди пытаются осмыслить мир с помощью структур (природа человеческого мышления), однако это структурирование может быть только частичным и неудовлетворительным, поскольку действительность очевидно не подчиняется когнитивным требованиям. Мир находится в процессе непрерывного становления, поэтому исторические знания постоянно обновляются, в них комбинируются предшествующие структуры и новые события. История состоит из различных классификаций, любой исторический «факт» отбирается согласно коду хронологии - оппозиции раньше – позже. . В одних культурах внешняя среда и структуры неизменны, поскольку события происходят редко, а течение времени обратимо («холодные» или дописьменные общества). В других обществах внешняя среда и структуры изменяются, что приводит к внутренней дифференциации, движению и инновациям, возможна история как линейная последовательность социальных изменений («горячие» или современные общества).

Леви-Стросс искал «скрытые симметрии» культуры, мечтал сделать антропологию точной наукой (он двигался в сторону нейрофизиологического подхода к структурам — «радикального материализма», по выражению Досса) и был убежден в эффективности структуралистской эпистемологии для социальных наук. В то же время он стремился привнести в них искусство. Структура мифов сравнивалась с музыкой – композиция «Мифологик» явно отсылала к тетралогии Вагнера. Как отмечала Курцвейл, Леви-Стросс не только опирался на эмпирические данные, но и использовал метод свободных ассоциаций. Cледуя французской литературной традиции (Руссо, Пруст), он включал личный опыт в свои модели, зачастую превращал умозрительные идеи в факты, а прошлые размышления и опыт — в нечто аксиоматическое. К концу «Мифологик» Леви-Стросс устранил различие между научным исследованием и познаваемым предметом, описание мифов теперь рассматривалось как разновидность литературы, «миф о мифе». В «Человеке голом» (1971), разоблачив остальных «псевдоструктуралистов», он провозгласил «суперструктурализм», «подлинные» техники которого применимы ко всей культуре и который объединял математику, естественные науки, музыку и мифы. В 1970-е годы Леви-Стросс отказался от претензий на научность, хотя и сохранил приверженность своей модели. По мнению Курцвейл, Леви-Стросс, вероятно, никогда не осознавал, что поставленные им вопросы были более научными, чем его ответы.

Структурализм Леви-Стросса подвергался критике за идеализм (основанный на «вере» и «метафизике»), утопизм, формализм, психологический редукционизм и детерминизм; его упрекали в манипулировании данными для их встраивания в теорию, обвиняли как в недостаточной, так и в чрезмерной систематизации. В «Критике диалектического разума» (1960) Сартр, не признававший бессознательные структуры и считавший метод свободных ассоциаций тавтологией, раскритиковал структурную антропологию за извращенное понимание человеческого существования, отрицание его фундаментального условия — свободы. По Сартру, «трансцендентальный материалист и эстет» Леви-Стросс игнорировал диалектику истории и уникальность человека, редуцировал культуру к природе; структурализм презирал человека, приравняв его к насекомым и превратив в статичный, вневременной объект. В последней главе «Первобытного мышления» (1962) Леви-Стросс обрушился на Сартра с ответной критикой, обвинив его систему в противоречивости, этноцентризме и антиисторизме. Попытки Сартра тотализировать историю несостоятельны, в его философии история выполняет роль мифа. Леви-Стросс писал:

Итак, мы принимаем квалификацию эстета, поскольку полагаем, что конечная цель наук о человеке не в том, чтобы конституировать человека, но в том, чтобы растворить его.

Для Рикера (1963) «абсолютный формализм» Леви-Стросса не учитывал свободу воли, вопросы морали, этики и действия. Рикер не отрицал научную значимость исследований мифов и языков, однако считал неоправданной генерализацию и систематизацию структурализма в «Первобытном мышлении». Другие критики отказывали Леви-Строссу в оригинальности, полагали, что предпочтение фонологии было случайным, эпистемологически безосновательным, как и выбор «большой конститутивной единицы» – Леви-Стросс мог в равной степени использовать слова, фразы или синтагмы, либо применить другую модель. С этой точки зрения, целью обращения к лингвистике было научное обоснование гуманитарных наук, прежде всего антропологии. Как полагал Р. Будон,

Мы создаем впечатление, что социальные науки станут полноценными науками подобно ньютоновской физике. Это есть у Леви-Стросса...Сциентизм внушает доверие, потому что лингвистика выглядит как нечто научное в смысле естественных наук...В сущности это и есть ключ к успеху.

Наиболее слабым местом структурной антропологии стали ее основания – к 1960-м годам устарели как фонологическая модель (её применимость к другим уровням языка), так и кибернетическая модель мозга, которая оказалась слишком примитивной - универсальная теория Леви-Стросса вскоре рухнула. Тем не менее его амбициозный проект представлял серьезный вызов для гуманитарных наук. Леви-Стросс определил направление дебатов в ряде областей по обе стороны Атлантики, включая антропологию, социальную теорию, семиотику, междисциплинарные исследования коммуникаций, хотя его влияние не всегда было явным. В антропологии необычайно цельная концепция Леви-Стросса стала единственной значительной теорией после заката эволюционизма, он радикально изменил представления антропологов о предмете своей науки, включая области родства, классификаций, мифов - история антропологии разделяется на «до» и «после» Леви-Стросса. Несмотря на недостатки и границы теории, которые следовали из её размаха, Леви-Строссу удалось переосмыслить отношение между психическим и социальным, вывести на новый уровень этнографические исследования, включить ряд областей в анализ и сформулировать множество плодотворных гипотез среднего уровня. Его структуралистские идеи развивались французскими и британскими антропологами, а также в марксизме. Хотя антропологии не удалось перестроить гуманитарные науки, структурализм по умолчанию стал общей парадигмой для ряда дисциплин, в рамках которых происходили попытки выработать единую науку. Ответы на структуралистскую программу возникли в различных областях знания или периферийных дисциплинах, которые находились в стадии становления и нуждались в поддержке. Расширение Леви-Строссом антропологии на все области культуры позволило структуралистским идеям распространиться в исследованиях литературы, психологии, истории, философии и заложило основу для будущего подъема cultural studies.

Критик Леви-Стросса Клиффорд Гирц писал (1988):

Чтобы не произошло с обменом женщинами, мифемами, бинарным разумом или наукой конкретного, ощущение интеллектуальной значимости, привнесенное структурализмом в антропологию и особенно в этнографию … останется надолго. Дисциплина пробивала свой путь в культурную жизнь общества и раньше: Элиот читал Фрэзера, Энгельс читал Моргана, Фрейд, увы, читал Аткинсона, а в США почти все читали Мид. Но подобного массового вторжения в смежные области (литература, философия, теология, история, искусство, политика, психиатрия, лингвистика, даже некоторые части биологии и математики) никогда не происходило.

Психоанализ

Жак Лакан

Приняв участие в структуралистской программе, теоретик психоанализа Жак Лакан стремился объединить новую интерпретацию Фрейда и структурную лингвистику. На построения Лакана повлияли гегелевская диалектика признания, дюркгеймовский функционализм, философия Хайдеггера и радикальная феноменология, сюрреализм, символический и структурный анализ Леви-Стросса. Лакан полемизировал с Сартром, противопоставив бессознательное экзистенциальной ситуации, а также с американскими психоаналитиками, которые «медикализировали» и биологизировали психоанализ, вписывали его в эмпиризм, прагматизм и бихевиоризм. Лакан отстаивал научную автономию психоанализа, включавшую независимость от философии. В «Римском докладе» (1953) Лакан провозгласил обновление психоанализа и возврат к истине, открытой Фрейдом, её освобождение от наслоений и непонимания. Лакан всегда декларировал верность своему учителю, заявляя, что он лишь представлял, разъяснял, радикализировал и депсихологизировал учение Фрейда.

Для Лакана структурализм разрешал проблему гуманитарных наук, поскольку позволял изучать объекты культуры и преодолевал дихотомию позитивизма и спиритуализма (что не смог сделать Фрейд). Лакан не использовал методы структурной лингвистики, а заимствовал идею системы или структуры, которая позволяла понять структуру сознания. Теория Фрейда больше не описывала психическое развитие, а отсылала к базовой структуре — универсальной, внеисторической и необратимой, независимой от временных и пространственных условий (Лакан интерпретировал работы Фрейда о нарциссизме и зеркальной стадии). В версии Лакана создатель психоанализа оказался первым структуралистом.

Триада Символическое / Реальное / Воображаемое заменила фрейдовские сознание, подсознание и бессознательное («речь Другого»). Символическое указывает на цельность и продуктивность речи и одновременно конституирует структуру бессознательного (Реального), отрезая воображаемые отношения - источник неврозов и беспокойства. Воображаемое - это первичные представления о себе, идеальный образ Я, который ничего не символизирует и не сублимирует, но определяет последующие идентичности — психологическое развитие и социализацию. Видя свое отражение в зеркале, ребенок осознает себя биологическим организмом и социальным существом и устанавливает воображаемую связь с Другими. Реальное охватывает всё, что избегает Символического; на устойчивость отсутствующего Реального указывает «объект а» - не поддающийся символизации и недосягаемый объект желания.

В отличие от Соссюра Лакан акцентировал речь, что было обусловлено интересами терапевтической практики. Речь не принадлежала сознательному субъекту высказывания; Лакан изолировал означающее, ставшее причиной означаемого, а также выдвинул теорию цепочки «плавающих» означающих, отсылающих лишь друг к другу. Эти тезисы иллюстрировал рассказ По «Похищенное письмо»: в качестве «плавающего» означающего письмо детерминировало действия персонажей, хотя содержание (означаемое) текста было им неизвестно. Цепочки означающих в бессознательном являются структурами, которые функционируют только через отношения метафоры и метонимии (Лакан заимствовал две риторические фигуры у Якобсона, соотнеся их с конденсацией и смещением у Фрейда). Поэтому бессознательное полностью гомологично правилам языка. Как пишет Досс, Лакан дважды исказил Соссюра, у которого не было ни «плавающего» означающего, ни бессознательного .

Результатом стало радикальное переосмысление идеи субъекта, хотя Лакан и не изложил последовательную теорию. Постижение структурного порядка Символического требует децентрации субъекта по отношению к «Я». Субъект зависит от бесконечной цепочки означающих вокруг изначальной нехватки недоступного Реального. Субъект производится на стадии зеркала через собственное раздвоение или отражение. В соссюровском означающем Лакан нашел, по выражению Досса, квази-онтологическую основу условия человека – «символического животного», способного помыслить реальность лишь в языке. Человек существует и познается как символическая функция, порождение языка, его эффект, отсюда известная формулировка — «бессознательное структурировано как язык». Нет никакой сущности или идентичности человека за пределами языка: «язык — это орган». В «Римском докладе» Лакан противопоставил символическую функцию языку пчел, который имеет стабильную связь с обозначаемой реальностью .

Лакановский структурализм был основан на идее неполноты и отсутствия, что перекликалось понятием Бытия у Хайдеггера; сокрытие истины (похищенное письмо) явно имело хайдеггеровские аллюзии (истина как алетейя). Видение децентрированного и расколотого субъекта полностью совпадало с представлениями других структуралистов того периода. Согласно Мильнеру, если Соссюр заменил принцип тождества различием, то в «гиперструктурализме» Лакана субъект онтологически не тождественен не только другим, но и самому себе.

Взгляды Лакана не были систематизированы, хотя он часто сознательно усложнял свои рассуждения, что впоследствии сделало его главной мишенью для критиков структурализма, обвинений в иррационализме, мистицизме и идеализме. Его работы трактовались как религиозные, так и сциентистские (антиметафизические и позитивистские). Критики считали, что Лакан, исключив субъекта, хотя и избежал функционализма с помощью символического анализа, не смог преодолеть детерминизм и «механический символизм», объяснить социальные взаимодействия и конституирование сообщества. Люди превратились в марионеток, подчиненных «приказам» теоретика, хотя Лакан искал решение проблемы социальных правил, обращаясь к теории игр. Другие авторы подчеркивали его реализм, а не идеализм: нацеленность на столкновение с Реальным через изгнание Воображаемого и «обнажение» объекта а во время психотерапии.

Семиологический проект

В 1960-е годы структурализм и семиотика (или семиология) не различались, хотя семиотика изучала знаки или знаковые системы, а структурализм претендовал на обнаружение глубинных структур. Семиотика представляла наиболее широкое применение структуралистских идей, поскольку рассматривала культуру как целое (социальная антропология ограничивалась конкретными институтами). В центре семиологического проекта была фигура Ролана Барта, который часто воспринимался как один из лидеров структуралистского движения, хотя структурализм был лишь этапом в его сложной интеллектуальной траектории. В 1960-е годы Барт отстаивал систематический и научный подход к изучению культуры, считал структурализм способом анализа культурных артефактов на основе методов лингвистики, пропагандировал семиологию как науку о знаках. После 1968 года он дистанцировался от структурализма.

В рамках структурализма новаторством Барта было выдвижение на первый план понятия знака по сравнению с леви-строссовской структурой. Барт исходил из посылки, что любые объекты культуры и человеческой деятельности, начиная с одежды или еды, содержат смыслы и, следовательно, являются знаками, хотя люди чаще всего этого не осознают. Знаки определяются системой различий или отношений, внешних или внутренних, и рассматриваются в рамках системы правил, которые обуславливают их существование. Структурализм не учитывает исторический аспект, а изучает структуру и смыслы конкретных феноменов в связи с системой, в которой они функционируют. Знаки шире, чем функции, поскольку в сущности социальны: «с тех пор как существует общество, любой обычай превращается в знак этого обычая». Поскольку знаки присутствуют везде, а количество возможных означиваний бесконечно, то безграничны и возможности злоупотребления знаками, что приводит к тотальной идеологизации общества. Эти злоупотребления Барт называл «мифом». Критический подход позволяет демифологизировать и оздоровить общество, поскольку раскрывает механизмы, с помощью которых господствующие группы манипулируют процессами означивания. Критике идеологии был посвящен ранний сборник статей «Мифологии» (1957), Барт анализировал знаки и символы в повседневной жизни, показывал мифы, создаваемые массмедиа. «Мифологии» представили семиотическую программу на основе формализма и содержали идею рассмотрения любых продуктов человеческой деятельности как «языков».

Программная статья «Структурализм как деятельность» (1963) определяла структурализм как «деятельность имитации» (или мимесиса), которая не копирует внешний мир и находится за рамками рационализма и реализма. Структурализм воссоздает объект, чтобы обнаружить правила его функционирования; структура есть подобие объекта. Структурализм не постигает смысл, а выявляет логику его возникновения, исследует не конкретное содержание мысли, а условия её возможности. В «Основах семиологии» (1964), Барт систематизировал свои практические исследования. Масштабный семиотический синтез излагал общие принципы и методологию структурализма и пересматривал дихотомии Соссюра с опорой на Ельмслева и Якобсона. Семиология теперь затрагивала множество областей культуры и человеческого существования. Все социальные практики – от философских идей до повседневных развлечений, включая литературу, питание, моду, кино – рассматривались как знаковые системы, одной из которых являлся язык. Семиология – это лингвистическая критика, применимая к любым обозначаемым объектам – Эйфелевой башне, японской культуре, бифштексу или образу Греты Гарбо. Как пишет Досс, будучи в «методологической эйфории», Барт определял семиологию как внеисторическую науку будущего, которая заменит социологию и психологию и будет главенствовать над лингвистикой, экономикой, этнологией и историей.

В «Системе моды» (1967) Барт рассматривал создание смыслов через различение предметов одежды, придание значимости деталям и связывание ношения одежды с другими областями человеческой деятельности. Система моды определялась как метаязык (в терминах Ельмслева), имеющий три уровня означивания: «реальная одежда», «одежда-образ», «одежда-описание». Переход между уровнями (или кодами) происходит посредством шифтеров (термин Якобсона). Предметом структуралистского анализа является «одежда-описание», поэтому система моды – это система прессы, которая пишет о моде (Барт рассматривал «Le Jardin des modes» и «Elle»). Сущность моды – система означающих, изолированных от означаемых. Система моды формирует миф, поскольку пытается представить установления как естественные факты. Барт заключал, что означаемое представляет означающее отчуждения.

Критике подвергались установки Барта, что семиотическая коммуникация характеризуется непреднамеренностью, спонтанностью и неопределенностью, в ней не важны согласие или интенции участников. Его постоянный оппонент лингвист Мунэн полагал, что Барт извратил Соссюра, подменив семиологию коммуникации семиологией означивания – его целью была «симптомология буржуазного мира» в русле социальной психологии. Как отмечал Досс структуралистская программа позволяла осуществить радикальную критику господствующей идеологии, поскольку подрывала смыслы, которые представлялись как естественные и неизменные. Вместе с тем, семиология являлась убежищем, где можно было укрыться от индустриального общества и массового потребления, занять нейтральную позицию и во имя науки разоблачить механизмы господства.

Теория литературы и литературная критика

Структурализм часто воспринимался как «магический ключ» к проблеме смысла, что, по оценке Джозефа, отражало самую сильную и самую слабую сторону подхода. По обобщению Павела, структурализм комбинировал различные — герменевтические, психоаналитические, конвенциональные, антимиметические — версии критики представлений об авторе-творце, который осознанно вкладывает смысл в произведение искусства. Оспаривая уникальность автора или текста, структурализм выдвигал на первый план объективные аспекты литературы (система языка и «литературные» конвенции), которые соединяют автора и читателя. Вслед на русским формализмом структурализм исходил из «имманентного» подхода к смыслу произведения, литературный «факт» объяснялся своим местом в системе. В отличие от формализма структуралисты рассматривали произведение как структурное целое, которое детерминировало отдельные элементы в синхронии. Опора на лингвистику позволяла уйти от историко-литературных и биографических подходов и осуществить «научное» и системное описание, которое не требовало каузального объяснения. Согласно Каллеру, лингвистические методы либо непосредственно заимствовались для открытия поэтических структур (Якобсон) или объяснения природы смысла (Греймас), либо использовались по аналогии (Барт) или метафорически (Тодоров). Структурализм часто критиковался за формализм и, одновременно, за пристрастность или необъективность анализа.

Структурный анализ литературы был инициирован статьей Леви-Стросса и Якобсона «Кошки» Шарля Бодлера» (1962), вызвавшей разноречивые отклики. Согласно авторам, любое произведение содержит «систему вариантов», поскольку состоит из «вертикальных» пересекающихся уровней (фонологический, фонетический, синтаксический, семантический и т.д.). В ряде работ Якобсон продолжил изыскания в области поэзии. Считая поэтику частью лингвистики, он отдавал приоритет «схемам», выводил семантику из формы. На различных уровнях языка Якобсон обнаруживал устойчивую симметрию, структуры, которые не осознаются ни автором, ни читателем. Анализ куплетов стихотворения позволяет увидеть, как симметричное расположение грамматических единиц организует куплеты в различные группы. Хотя результаты не поддавались проверке, и изначальная симметрия была зачастую сомнительна, для Якобсона точность анализа определялась лингвистическими методами.

Одним из направлений была «нарратология» — структуралисты (Тодоров, Греймас, Женетт, Бремон и др.) исследовали составляющие части повествования и их различные комбинации, в особенности сюжет. Тодоров и Женетт считали, что структурализм дополняет герменевтику. Важным источником была работа русского формалиста Проппа «Морфология сказки» (1928), после публикации на английском (1958) включенная в структуралистский канон. Пропп проанализировал 100 русских волшебных сказок и выявил ограниченное число (31) значимых для сюжета поступков персонажей — структурных единиц («функций»). Тодоров связал нарративную и языковую структуру. Опираясь на Проппа, он формализовал «нарративный синтаксис» и конкретизировал трехсторонний процесс синтаксической спецификации, семантической интерпретации и речевой репрезентации. Различные уровни текста или группы текстов определяются инвариантом - центральной структурой или порождающей моделью, которую можно обнаружить в процессе чтения («фигурации»). В нарратологии использовалось понятие трансформации (Тодоров), заменившее распределение функций у Проппа, а также классические теории риторики (Женетт). Как отмечал Каллер, операции сегментации и классификации позволяли выявлять «грамматику» нарратива или структуру сюжета, но порождали множество описаний структур, статус которых оказывался неочевидным.

«Структурная семантика» Греймаса представляла наиболее амбициозную и одновременно неудачную попытку описать литературный текст в лингвистических терминах, претендовала на формальное и объективное решение проблемы смысла. Греймас считал, что обнаружил алгоритм перехода от отдельных семантических компонентов (слов и предложений) к большим смысловым структурам (текст или группа текстов). Универсальная модель («семиотический квадрат») распространялась на бесконечное количество нарративных структур, любые возможные тексты. Греймас разграничил аналитические уровни «имманентности» и «манифестации» — концептуальную «карту» возможных элементов и их актуальные проявления в языке. Минимальные семантические единицы («семы») возникают из оппозиций (мужской / женский, молодой / старый, человек / животное) и проявляются в лексических единицах («лексемах»), которые формируют «классемы». Повторение классем влечет семантическую однородность текста («изотопия»). Структурная семантика была оснащена математической и логической терминологией; Греймас элиминировал намерения говорящего, высказывания от первого и второго лица и любые указания на темпоральность. Результатом стала детально проработанная «алгебра лингвистического смысла» — замкнутая абстрактная система (часто приводящая к тавтологиям), которая выводила смысл из имманентной ему структуры и которую невозможно было ни верифицировать, ни опровергнуть .

Барт в работах о Расине социологизировал историю литературы. Расиновский театр понимался как «система единиц и функций», место отношений сил в рамках эротической ситуации; условием трагедии являлась оппозиция внутреннего и внешнего пространства. Изыскания Барта, подрывавшие основы академического дискурса, спровоцировали яростную критику со стороны представителей академического литературоведения, считавших, что Барт дегуманизировал французского классика. Барта обвинили в полемичности, догматизме, идеологическом импрессионизме. Пикар (1965) раскритиковал «структуралистские тенденции», критическую игру с «псевдонаучной» терминологией, заменившую «жизнь ума» механической структуралистской идеологией. Отвечая Пикару, Барт отрицал объективность литературной критики и утверждал активную роль критика в создании смыслов и децентрацию автора как условие науки о литературе. Полемика Барта и Пикара, широко освещавшаяся в прессе, расколола французскую интеллигенцию на два лагеря. Досс отмечал, что Барт, став культовой фигурой, выражал умонастроения целого структуралистского поколения, которое отвергало «позитивистскую буржуазную идеологию» консервативных академических институтов.

Эссе «Смерть автора» резюмировало позиции Барта: смысл произведения не сводится к смыслу, сознательно заложенному автором. Личность автора растворяется в знаковой системе различий, хотя множественные измерения текста могут включать психический или социальный аспект. «Автор» был изобретен капиталистической идеологией конце Средних веков, его смерть знаменует начало письма и рождение читателя, который свободно читает тексты и связывает их с собственной жизнью.

К середине 1960-х годов структурализм институционализировался во Франции в качестве авангардного направления исследований литературы, а с середины 1970-х, после успеха работы Джонатана Каллера «Структуралистская поэтика» (1975, США), вошел в международный академический канон.

Философия, история, социология

Мишель Фуко

Фуко не считал себя структуралистом, однако в 1960-е годы соглашался с ориентацией на структуру, не поддерживая леви-строссовский сциентизм. Главной целью Фуко было низвержение субъекта («смерть человека»), философ определял структурализм как «анонимное мышление, знание без субъекта, теорию без идентичности». Фуко рассматривал человека как объект воздействия внешних сил и событий, отказавшись, вслед за Ницше, от гуманизма и наивной и иллюзорной веры в свободу. Эти установки привели к деконструкции истории и социальных наук. Исторический релятивизм Фуко, как и структурализм Леви-Стросса, отрицал телеологию, непрерывную или логическую последовательность − историческая темпоральность состоит из дискретностей, разрывов и трансформаций. Эволюция и моральный прогресс уступили место случайности, неизбежности и бессмысленности.

«История безумия в классическую эпоху» (1961), по мнению Барта, первое применение структурализма к истории, порывала с традиционной концепцией западного субъекта. Фуко обратился к «изнанке» разума - образу Другого - безумию. В эпоху Ренессанса безумие не отделялось от разума, и, хотя подвергалось исключению, не рассматривалось как присущее человеку. В XVII веке, после декартовского определения безумия как ошибки или иллюзии, оно превратилось в угрозу для воцарения разума, оппозиция между разумом и неразумием заменила разделение добра и зла. Изоляция безумия оставалась правовым, а не медицинским вопросом, лишь в конце XVIII веке безумие стало болезнью, нуждавшейся в лечении. Воссоздав генеалогию безумия, Фуко исследовал условия возможности истины в научном дискурсе (психиатрия) и описал изменение в западной культуре - переход от власти закона к власти нормы, ставшей критерием для разделения индивидов .

«Археология социальных наук» в «Словах и вещах» (1966) рассматривала прошлое европейской культуры подобно «этнологической ситуации», в которой ученый изучает незнакомое и чуждое ему первобытное общество. Фуко следовал кантовской критике и ницшеанской генеалогии: условия возможности культуры и знания определяются эпистемой - бессознательной исторической структурой, устойчивой в определенный период времени. В эпистеме возникают, концентрируются, рассеиваются и распадаются факты, дискурсы и представления (концепты). Как пишет Декенс, очистив трансцендентальное Канта от субъекта, Фуко поместил его в историческую конфигурацию. Отвергнув анализ происхождения и каузальность, Фуко спатиализировал историю - в синхроническом пространстве эпистемы, аналогично «холодной» темпоральности первобытных обществ, рассматривались связи между элементами, а не их генезис или причины.

Фуко выделял три эпистемы – ренессансную, классическую и современную и два разрыва между ними – в середине XVII и на рубеже XVIII-XIX веков. Понятие человека как суверенного и ответственного субъекта возникло в начале XIX века, заменив «представления» классической эпохи. В современной эпистеме человека определяют три квази-трансценденталии - жизнь, язык и труд (биология, филология и политэкономия). Человек понимается как способный мыслить и постигать силы, которым он подчинен, и даже дистанцироваться от них - для Фуко этот взгляд требовал пересмотра. Временность и недолговечность конфигураций современного знания указывает на возможность исчезновения человека, децентрированного Коперником, Дарвином и Фрейдом. Науки, сохранявшие человека в качестве референта, следует заменить «антинауками», отрицающими антропоцентризм, - психоанализом и этнологией во главе с лингвистикой - позитивной наукой.

«Cтруктурализм без структур» Фуко критиковался за исторические неточности, квази-трансцендентализм и лингвистический идеализм, эпистемологический анархизм и редукцию знания к ограниченному набору практик; слабым местом назывался разрыв между эпистемами. Однако, указывает Досс, цель структуралистской истории была более масштабной: радикальная критика модерна и Просвещения, деконструкция деспотии разума, развенчание власти в обличье знания и превознесение забытых и угнетенных. Как пишет Декенс, эпистемологический антигуманизм не отвергал Просвещение и не утверждал антигуманизм в морали или политике. «Человек» отвергался как недейственный концепт, а гуманизм трактовался широко и включал марксизм, экзистенциализм, персонализм, сталинизм . Как указывает Мильнер, анализ Фуко в сущности не был структуралистским, в нем не было оппозиции и различия; философ, для целей долгосрочного проекта по деантропологизации знания, использовал структурализм как рычаг, чтобы перевернуть современное знание, включая марксистскую диалектику, и перечеркнуть науки о человеке.

В 1950-е и 1960-е годы структурализм представлял опасность для истории как науки об изменениях, поскольку в строгом смысле отрицал диахронию; французским историкам пришлось пересмотреть отношение к историческому времени. В то же время, он был антидотом как от крайностей марксистской диалектики, так и от волюнтаризма, воспринятого у эволюционной историографии XIX века. Многие исследователи пытались разрешить противоречие структура — история («диахронический структурализм» Л. Гольдмана, «структурная наука диахронии» М. Годелье и т. д.), включая Леви-Стросса, различавшего «холодную» и «горячую» темпоральность. Отвечая на вызов структурализма, Фернан Бродель (1958) соотнес структуру и понятие longue durée, предложив считать его общим языком социальных наук. Он не полемизировал с Леви-Строссом, а призвал к взаимодействию в «межнаучном пространстве». Как отмечает Досс, «медленное» время longue durée по сути было неподвижным, поэтому позиция Броделя способствовала «структурализации» школы «Анналов». Пьер Вилар в исследованиях по истории Каталонии пытался наполнить понятие структуры конкретным историческим содержанием. В работах Жана-Пьера Вернана по исторической антропологии Древней Греции со структуралистских позиций исследовались ментальности, мифы, природа труда, техническое мышление, а также политическое устройство; Вернан использовал бинаризм, хотя отказался от формализма, и учитывал социальный и политический контекст. Как пишет Досс, после 1968 года успешный синтез структурализма и истории состоялся в исторической антропологии (история ментальностей), изучавшей устойчивые антропологические характеристики. Место динамичной истории событий заняла неизменная и повторяющаяся история статичных обществ. Досс относит третье поколение школы «Анналов» к «историческому структурализму», отмечая работы А. Бюргьера (анализ бессознательных коллективных практик и символического), Э. Ле Руа Ладюри (идея статичной модели с небольшим количеством параметров), Ж. Дюби (адаптация модели Дюмезиля) и др.

Наиболее известным применением структурализма к истории в англоязычном мире являются работы Хейдена Уайта. В труде «Метаистория» (1973) рассматривалась «глубинная структура исторического воображения» известных историков и философов истории XIX века (Токвиль, Маркс, Мишле, Ницше и др.). Согласно Уайту, историческому анализу всегда предшествуют структуры (комбинации) риторических фигур – тропов, которые обеспечивают цельность изложения и наделяют исследование «объяснительным эффектом» .

Программа философа М. Серра (1961) имела целью объединить все науки и области знания — от мифов до математики, его «логоанализ» избавлял структуру от любого смыслового содержания.

В 1960-е годы Пьер Бурдьё синтезировал структурализм и наследие Дюркгейма, в попытке создать социологическую теорию, подкрепленную эмпирическими исследованиями. Его идеи (теория полей и др.), вытекали из десубстантивации, элиминирования содержания, отождествления смысла и различия (Леви-Стросс). Движущей силой социального пространства стала синхроническая логика классификаций, социальные акторы, считающие себя свободными, подчиняются социальным силам. Задача социолога – выявить объективные условия дискурсивных практик и достичь уровня каузального объяснения без субъекта. Согласно структуралистскому анализу в «Наследниках» (1964), французская система образования являлась машиной для социальной селекции, обеспечивала воспроизводство социальных отношений; за фасадом институциональной нейтральности скрывалась логика воспроизводства, исключавшая социальные изменения. Как пишет Досс, в 1970-е годы Бурдье, обратившись к различным источникам (включая работы Хомского и аналитическую философию), преодолел тупики структурализма с помощью концепций габитуса, практического смысла и стратегий.

Преодоление структурализма

Деконструкция: Деррида

Жак Деррида

Главным «могильщиком» структурализма был Деррида, чьи работы представляли, по оценке Гидденса, наиболее проработанный вариант перехода от структурализма к постструктурализму. Деррида указал на противоречия или апории в проектах Соссюра, Леви-Стросса и Фуко. Критика структурализма была частью более обширной программы критики западной «метафизики присутствия» и велась «изнутри» структурализма. Деррида довел до логического завершения соссюровскую идею (развитую Якобсоном) о конститутивной природе различия. Деконструкция поставила крест на научных или системных амбициях структуралистов, показав неприменимость бинарных оппозиций к описанию феноменов культуры.

В структурализме системы рассматривались в пространственных терминах - все последовательные элементы существуют одновременно. Однако, согласно Деррида, подобные вневременные модели суть иллюзия. Деррида ввел темпоральный элемент, превратив соссюровское различие в «различание» - бесконечную отсрочку или откладывание. Время и язык структурно идентичны, темпоральность, понимаемая как становление, а не как история, неотделима от природы означиваний. Языковые структуры всегда порождаются предшествующими событиями, последние сами детерминированы структурами, среди которых невозможно найти изначальную. Каждое последующее означаемое есть также и означающее, и так до бесконечности. Процесс отсылок от знака к знаку никогда не прекращается, поскольку нет выхода из знаковой системы. Для Деррида представления о том, что смыслы предшествуют их выражению в языке, являются нонсенсом и идеализмом, поскольку нет смысла, который нельзя сформулировать. Существует лишь «след» - парадоксальная структура постоянных отсылок, предшествующих любой сущности. Согласно Деррида:

...ни один элемент не может функционировать как знак, не отсылая к какому-то другому элементу, который, в свою очередь, не остается просто присутствующим. Благодаря такой сцепленности каждый «элемент» — фонема или графема — конституируется на основе отпечатывающегося на нем следа других элементов цепочки или системы… Ничто, ни в элементах, ни в системе, нигде, никогда не выступает просто присутствующим или отсутствующим.

Для Деррида проект Леви-Стросса был невыполним, его исследования дописьменных культур парадоксально воплощали западный «логоцентризм». Cтруктура является игрой различий, однако Леви-Стросс превратил структуру в организующий центр и, как следствие, воссоздал аналог субъекта. Соссюр сумел подвергнуть критике метафизику присутствия, поскольку осознал произвольную природу знака и негативность системы языка, но не смог преодолеть логоцентризм западной метафизики - «отсутствие целого» в его работах остается ностальгией по присутствию. В соссюровской концепции означающее обеспечивает доступ к означаемому и подчиняется понятию сообщаемого смысла; приоритет смысла влечет первенство речи - как естественной, непосредственной коммуникации, в которой совмещаются и форма, и смысл - над письмом, представляемым как искусственная и искаженная репрезентация речи. Деррида перевернул дихотомию в пользу означающего и письма: отсутствие и отсрочка вписаны в сущность письма, как условия любого означивания. Как отмечал Гидденс, письмо и речь понимались не буквально, «письмо» - это процесс темпорального расположения и повторения означивания. В письме наиболее явно проявляется различие, более ясно, чем в речи, можно увидеть относительность означиваний во времени и в пространстве.

Генеративизм: Хомский

Преодоление структурной лингвистики, как правило, связывается с появлением генеративизма в конце 1950-х годов – начале 1960-х годов. Задачей Хомского было восстановить «мышление», показать, что бихевиористская модель не способна отразить многообразие творческого использования языка. Хомскому удалось преодолеть эмпиризм и соединить психический базис языка с формальной лингвистикой, он синтезировал европейский структурализм с американским (Блумфилд, Харрис и др.), согласно американской традиции считая базовой единицей языка предложение, а не слово . Большинство историков лингвистики полагают, что «хомскианская революция» была постепенным переходом от дистрибуционализма к генеративизму; многие идеи, включая формализацию синтаксиса или понятие трансформации, уже присутствовали у американских лингвистов. В 1960-е-80-е годы концепция мышления Хомского оказала значительное влияние на психологию, психолингвистику и стала основой для когнитивной науки (понятие модулярного мозга), его идеи часто изменялись при их адаптации в различных областях.

Центральное место Хомский отвел формальному синтаксису, синтаксическим структурам идеального говорящего в гомогенном языковом сообществе. Теория следовала неопозизитивисткому отделению синтаксиса от семантики и прагматики, исключала социальный контекст и коммуникативные намерения говорящих. Язык рассматривался как изолированный научный объект. Хомский ввел интерпретацию, поскольку синтаксическая корректность определяется признанием говорящих. Рассмотрев не решенный Соссюром вопрос об овладении языковыми навыками, Хомский указал, что между языком и речью отсутствовал «связующий термин» - агент языка, обладающий врожденной способностью – компетенцией. Идеальный говорящий способен неосознанно усваивать правила, делающие возможным производство и понимание бесконечного корпуса синтаксически допустимых предложений. Языковая компетенция и исполнение часто трактовались как язык и речь. Однако, в отличие от коллективного языка Соссюра, носителем компетенции является индивид, она представляет собой дискретный, неосознанный компонент мышления, врожденную универсальную структуру. Структура не относится к опыту (Локк), а существует на абстрактном уровне языковой деятельности (картезианство и имплицитно Кант) и обусловлена биологическим устройством мозга.

Хомский разграничил «глубинные» и «поверхностные» структуры. Первые относятся к единственной семантически возможной интерпретации высказываний; их не следует смешивать с врожденными психическими структурами, которые не рассматриваются в теории языковой компетенции. Поверхностные структуры также определяются синтаксисом, но могут быть фонетически интерпретируемы. Переход от глубинных структур к поверхностным объясняется с помощью трансформационных правил. Грамматические трансформации являются «структурно-зависимыми в том смысле, что они применяются к цепочке слов в силу организации этих слов в составляющие» («Язык и мышление»). Правила трансформации были новаторскими и освободили структуралистскую систему от соссюровской статики.

Хомский отказывался считать себя структуралистом или структурным лингвистом, но его часто считали таковым. Как пишет Коз, расхождение Хомского с американским структурализмом было методологическим, а с европейскими лингвистами – стратегическим, он считал европейский структурализм недостаточно фундаментальным. Хомский закрепил разделяемые структуралистами представления о врожденной или психической природе структур. Джозеф, следуя Пиаже, полагает, что Хомский привел американский структурализм к зрелости, его теория неизбежно следовала из развития структуралистской мысли (центральное понятие трансформации) .

Хомский переориентировал лингвистику на когнитивную психологию и, отказавшись от анализа психического аспекта языка, позднее пришел к «биолингвистике». Как пишет Досс, структурализм Хомского вскоре превратился в «структурный натурализм», отсылающий к генетическим основаниям и представлениям о внеисторической природе человека (по выражению Пиаже, доктрина врожденности «неизбежно влечет бесконечную регрессию назад к бактериям или вирусам»). Эти установки, как и разграничение языка и мышления, скорее противоречили структурализму - по формулировке Бенвениста, для лингвиста не существует мысли вне языка. Лингвистический универсализм Хомского воплотил структуралистские мечты о научности, однако отрезал лингвистику от социальных наук. Если Каллер считал, что теория Хомского не повлияла на развитие структурализма, то для Мильнера генеративизм завершил научную структуралистскую программу, поскольку разрешил её основные проблемы: формализация (особенно понятие трансформации), понятие структуры («Синтаксические структуры») и эмпиризм («Аспекты теории синтаксиса»).

Полемика

В 1967 году Жиль Делёз в статье «По каким критериям узнают структурализм» писал:

Привычка указывает, отбирает, справедливо или нет, образцы: лингвиста, как Р. Якобсона; социолога, как К. Леви-Стросса; психоаналитика, как Ж. Лакана; философа, обновляющего эпистемологию, как М. Фуко; марксистского философа, занимающегося проблемой интерпретации марксизма, как Л. Альтюссера; литературного критика, как Р. Барта; писателей, как тех, кто объединился в группу «Тель Кель»... Одни не отказываются от слова «структурализм» и используют понятия «структура», «структурный». Другие предпочитают соссюровский термин «система».

В 1968 году Валь так описывал ситуацию во Франции:

Сегодня можно насчитать два позитивистских структурализма (второй обвиняет первый в эмпиризме), один - открыто рационалистический, по меньшей мере два структурализма, провозглашающих низвержение субъекта (второй обвиняет первый в редукционизме); существуют философия в классическом смысле, которая использует структурализм, и несколько структурализмов, опровергающих всю философию через её собственные основания и т. д.

Марксистские критики, например, один из первых и наиболее яростных критиков Леви-Стросса и Альтюссера Анри Лефевр(«Структуралистская идеология», 1971) или Касториадис, считали структурализм идеологией «господствующего класса» технократического и бюрократического государства де Голля, поскольку бюрократия «в сущности структурирующая и структурируемая». Эпистемологические предпочтения структуралистов (структура, формализм и т.д.) рассматривались как уход от проблем современности — структуралисты теоретизировали «конец истории» и отрицали историческое развитие в условиях политического тупика, угасания левого движения. По Лефевру, эта идеология целостности, стабильности и равновесия («интеллектуальная шизоидность» или «шизофрения языка») восходила к элеатам, их приверженности идее совершенного и неподвижного космоса, поклонению сферам и кругам, формам и тождеству. Позиции Лефевра развивались некоторыми англоязычными исследователями. Курцвейл полагала, что структурализм — «новый консерватизм левых» — был аполитичным, однако предоставлял французским левым псевдополитическую теорию, которая не имела прямого отношения к марксизму, но сохраняла социалистическую ориентацию. По оценке Курцвейл, несмотря на удаленность от политики наиболее радикальных составляющих (бессознательные структуры) структурализма, его практические следствия, особенно популяризированных версий, часто рассматривались как более подходящие для целей эгалитаризма и демократии, чем конституционные свободы, поскольку утверждали принципы равенства (Леви-Стросс), устраняя различие между «дикими» и «цивилизованными» обществами, между третьим миром и развитыми странами.

C марксистских позиций Джеймисон полагал, что структурализм был ограничен изучением надстройки (в «Первобытном мышлении» Леви-Стросс писал, что «надеется внести свой вклад» в теорию надстройки, «лишь едва намеченную Марксом»), а более точно — идеологии. Структурализм, представлял одну из первых последовательных попыток разработать философию моделей вместо органицизма, выстроенную по аналогии с языком, поместить сознание в рамки той или иной конкретной модели. Однако разделения между базисом и надстройкой, культурой и природой, смыслом и первичным материалом оказались внутри феномена, хотя структурализм имлицитно сохранял понятие внешней реальности. Опора на соссюровскую модель знака привела к идеализму, поскольку лишала доступа к референту («реальному миру») и, как следствие, не позволяла выйти за рамки изучения идеологии. Cтруктуралисты по-разному пытались разрешить эту дилемму (теоретическая практика у Альтюссера, социальные и идеологические материалы у Барта, идея природы у Леви-Стросса): согласно одному решению, система знаков как целое всё же соответствует реальности, при несовпадении отдельных элементов; другая позиция, позитивистская у Леви-Стросса или спинозистская у Альтюссера, предполагала «предустановленную гармонию» между структурами сознания и внешним миром. Джеймисон заключал, что структурализм, остался в плену у антиномий кантовской критической философии.

Мильнер, используя аналогию платоновской пещеры, заключал, что структурализм постулировал безысходность – если Платон представлял выход из пещеры иллюзий посредством философии, то для структуралистов люди — пленники мира структур, которые нельзя преодолеть ни с помощью силы мысли, ни через абсолютную случайность свободы, ни с помощью революции.

Как писал Коз, «мегаломания» некоторых версий структурализма способствовала его восприятию как мировоззрения абсолюта, истоков и центра (хотя децентрация вполне совместима со структурализмом), что привело некоторых его представителей к отказу от структурализма.

Значение

Структурализм представлял попытку объединить гуманитарные науки на основе общей методологии, полностью перестроить систему знаний (Леви-Стросс), даже преодолеть разрыв между точными и гуманитарными дисциплинами. В 1950-е и 1960-е годы структурализм воспринимался, по выражению Пароди, как «великая надежда» для гуманитарных наук, движение объединило множество учёных, особенно во Франции, вокруг неоднозначной эпистемологической революции, затронув множество областей – от математики до религиоведения, от лингвистики и семиотики до кибернетики и теории систем. Успех структурализма во Франции был таковым, что после 1955 года он стал ассоциироваться со французской интеллектуальной жизнью в целом и как минимум два десятилетия определял представления об обществе и культуре

Проект опирался на модель структурной лингвистики как наиболее «строгой» науки, хотя её положения часто интерпретировались весьма вольно и оригинально. Достоинством структурализма был строгий подход к рассмотрению социальных феноменов, анализ внутреннего устройства социальных целостностей. Успех структурализма в социальных науках был связан с его отказом от биологического или психологического редукционизма при изучении культурных и социальных феноменов. Преимущества структуралистского подхода резюмировала Мэри Дуглас (1968):

Структурный анализ не редуцирует все символы к одному или двум, а предполагает абстрактное описание структурированных связей всех символов друг с другом.

Неудача структурализма была одной из причин последующего скептицизма в отношении возможности научного гуманитарного знания. Большинство исследователей связывают теоретический крах структурализма, с одной стороны, с появлением генеративной грамматики Хомского, нацеленной против принятой в структурной лингвистике системной и синхронической модели языка, а с другой стороны, с критикой логоцентризма и понятия структуры у Соссюра и Леви-Стросса в работах Деррида «Письмо и различие» и «О грамматологии» (1967). Мильнер полагает, что публикация работы Хомского «Звуковая модель английского языка» (1968) ознаменовала не только завершение структурной лингвистики, но и структуралистской программы в целом.

По оценке Э. Гидденса (1987) структурализм, как и постструктурализм, представляли «отжившие традиции мысли», которые, несмотря на

обещание, данное в момент энтузиазма их цветущей юности...в конечном счете не смогли произвести революцию в философском понимании и в социальной теории.

В то же время структурализм остался важным ориентиром в академической науке, продолжая оказывать влияние на различные дисциплины, включая европейскую философию. Как утверждал ведущий историк структурализма Франсуа Досс (1991), несмотря на многочисленные «тупики», структурализм

изменил наш способ восприятия человеческого общества до такой степени, что более невозможно мыслить, не принимая во внимание структуралистскую революцию.

Литература

• Angermüller, Johannes. Qu'est-ce que le poststructuralisme français? A propos de la notion de discours d'un pays à l'autre // Langage et société. — Paris: Maison des sciences de l’homme, 2007. — № 120. — P. 17—34. — ISSN 01814095.
• Angermuller, Johannes. Why There Is No Poststructuralism in France. The Making of An Intellectual Generation.. — L., etc.: Bloomsbury, 2015. — ISBN 978-1-4742-2631-8.
• Bloch, Maurice. Structuralism // Encyclopedia of social and cultural anthropology (second edition) / Alan Barnard, Jonathan Spencer (eds.). — L., N.Y.: Routledge, 2010. — P. 670—676. — ISBN 0-203-86647-9.
• Caws, Peter. Structuralism: the art of the intelligible. — N.J., L.: Humanities Press International, 1991. — ISBN 0391036866.
• Clarke, Simon. The Foundations of Structuralism: A Critique of Lévi-Strauss and the Structuralist Movement. — N.J.: Barnes & Noble, 1981. — ISBN 0-389-20115-4.
• Chaubet, François. Le structuralisme et l'histoire // Résonances des structuralismes / Jean-François Bert, Jérôme Lamy (dir.). — Paris: Archives contemporaines, 2016. — P. 55—64. — ISBN 9782813002433.
• Culler, Jonathan. Barthes: A Very Short Introduction. — Oxford: Oxford University Press, 2002. — ISBN 0192801597.
• Culler, Jonathan. On Deconstruction.Theory and Criticism after Structuralism. — Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 1985. — ISBN 0801492017.
• Culler, Jonathan. Structuralist Poetics: Structuralism, Linguistics and the Study of Literature. — L., N.Y.: Routledge, 2002. — ISBN 0415289890.
• Cusset, François. French theory: how Foucault, Derrida, Deleuze, & Co. transformed the intellectual life of the United States. — Minneapolis, L.: University of Minnesota Press, 2008. — ISBN 978-o-8I66-4732-3.
• Dekens, Olivier. Le Structuralisme. — Paris: Armand Colin, 2015. — ISBN 978-2-200-60085-3.
• Dosse, François. History of Structuralism. Volume I: The Rising Sign, 1945—1966. — L., Minneapolis: University of Minnesota Press, 1997. — ISBN 0-8166-2239-6.
• Dosse, François. History of Structuralism. Volume 2: The Sign Sets, 1967—Present. — L., Minneapolis: University of Minnesota Press, 1998. — ISBN 0-8166-2239-6.
• Dosse, François. Structuralism // The Edinburgh Companion to Twentieth-Century Philosophies. — Edinburgh: Edinburgh University Press, 2007. — P. 469—478. — ISBN 978-0-7486-2097-5.
• Dragan, Simona. Le destin d’un mouvement: le structuralisme // Alkemie. Revue semestrielle de littérature et philosophie. — 2012. — № 10. — P. 125—133.
• Geoghegan, Bernard Dionysius. From Information Theory to French Theory: Jakobson, Lévi-Strauss, and the Cybernetic Apparatus // Critical Inquiry. — The University of Chicago Press, 2011. — Vol. 38, № 1. — P. 96-126.
• Geoghegan, Bernard Dionysius. Claude Lévi-Strauss et les communications // Résonances des structuralismes / Jean-François Bert, Jérôme Lamy (dir.). — Paris: Archives contemporaines, 2016. — P. 113—120. — ISBN 9782813002433.
• Giddens, Anthony. Structuralism, Post-structuralism and the Production of Culture // Social Theory Today / A. Giddens, J. H. Turner (eds.). — Stanford: Stanford University Press, 1988. — P. 195—223. — ISBN 9780804715140.
• Glucksmann, Miriam. Structural Analysis in Contemporary Social Thought. A comparison of the theories of Claude Lévi-Strauss and Louis Althusser. — L., N.Y.: Routledge, 2015. — ISBN 9781317650706.
• Gouarné, Isabelle. Le champ de la théorie. Essor et déclin du structuralisme en France, J. Angermuller // Sociologie du travail. — 2015. — Vol. 57, № 2. — P. 261—263.
• Jackson, Leonard. The Poverty of Structuralism: Literature and Structuralist Theory. — L., N.Y.: Routledge, 2014. — ISBN 0582066964.
• Jameson, Fredric. The Prison-House of Language: A Critical Account of Structuralism and Russian Formalism. — Princeton: Princeton University Press, 1974. — ISBN 0691013160.
• Jessop, Bob. Structuralism // The Wiley Blackwell Encyclopedia of Social Theory / Bryan S. Turner (ed.). — John Wiley & Sons, 2017. — ISBN 9781118430873.
• Joseph, John E. The Exportation of Structuralist Ideas from Linguistics to Other Fields: An Overview // History of the Language Sciences: An International Handbook on the Evolution of the Study of Language from the Beginnings to the Present / S. Auroux, E. F. K. Koerner, H.-J. Niederehe, K. Versteegh (eds.). — Berlin, N. Y.: Walter de Gruyter, 2001. — Vol. 2. — P. 1880—1908.
• Howarth, David R. Poststructuralism and After: Structure, Subjectivity and Power. — London: Palgrave Macmillan, 2013. — ISBN 9781137266972.
• Kurzweil, Edith. The Age of Structuralism: From Levi-Strauss to Foucault / with a new introduction by the author. — L., N.Y.: Routledge, 2017. — ISBN 9781351305846.
• Léon, Jacqueline. Historiographie du structuralisme généralisé. Etude comparative // Les dossiers de HEL [supplément électronique à la revue Histoire Epistémologie Langage]. — Paris: SHESL, 2013. — № 3.
• Léon, Jacqueline. Chomsky et le structuralisme. Mise en perspective continuiste d’un débat revisité // Résonances des structuralismes / Jean-François Bert, Jérôme Lamy (dir.). — Paris: Archives contemporaines, 2016. — P. 21—31. — ISBN 9782813002433.
• Lizardo, Omar. Beyond the antinomies of structure: Levi-Strauss, Giddens, Bourdieu, and Sewell // Theory and Society. — Springer, 2010. — № 6. — P. 651—688.
• Milner, Jean-Claude. Le Périple structural. Figures et paradigme. — Verdier, 2008. — ISBN 978-2-86432-532-1.
• Parodi, Maxime. La modernité manquée du structuralisme. — Paris: PUF, 2004. — (Sociologies). — ISBN 2130543057.
• Sapiro, Gisèle; Dumon, Lucile. La diffusion internationale du structuralisme: entre appropriation et rejet // Résonances des structuralismes / Jean-François Bert, Jérôme Lamy (dir.). — Paris: Archives contemporaines, 2016. — P. 123—138. — ISBN 9782813002433.
• Pavel, Thomas G. The Spell of Language: Poststructuralism and Speculation. — L., Chicago: University of Chicago Press, 2001. — ISBN 0226650677.
• Puech, Christian. Présentation du dossier: Est-il temps de faire l’histoire des structuralismes. // Les dossiers de HEL [supplément électronique à la revue Histoire Epistémologie Langage]. — Paris: SHESL, 2013. — № 3. — P. 1—12.
• Puech, Christian; Сhiss, Jean-Louis. Le structuralisme linguistique // Structuralisme. — Les Grands Articles. — Encyclopaedia Universalis, 2015. — ISBN 9782852297654.
• Rabaté, Jean-Michel. Introduction 2003: Are you History? // Structuralism. — Oxford, etc.: Blackwell Publishing, 2003. — P. 1—16.
• Saladin d'Anglure, Bernard. Lévi-Strauss, Claude // Encyclopedia of social and cultural anthropology / Alan Barnard, Jonathan Spencer (eds.). — L., N.Y.: Routledge, 2010. — P. 423—427. — ISBN 0-203-86647-9.
• Sturrock, John. Structuralism / with a new introduction by Jean-Michel Rabaté. — Oxford, etc.: Blackwell Publishing, 2003. — ISBN 0-631-23238-9.
• Wilcken, Patrick. Claude Levi-Strauss: The Poet in the Laboratory. — New York: Penguin Books, 2012.

Ссылки

• Структурализм в БСЭ
• Структурализм // Энциклопедия «Кругосвет».