Слово о погибели Русской земли

Материал из Википедии — свободной энциклопедии
Это старая версия этой страницы, сохранённая Vecakina (обсуждение | вклад) в 10:48, 9 декабря 2018 (→Датировка и авторство: дополнение, источники). Она может серьёзно отличаться от текущей версии.
Перейти к навигации Перейти к поиску

«Слово о погибели Русской земли после смерти великого князя Ярослава» (полное оригинальное название «Слово о погибели Рускыя земли и по смерти великого князя Ярослава») — памятник древнерусской литературы, датируемый XIII веком, сохранившийся в отрывках и известный из списков XV—XVI веков[1]. Одно из самых значительных произведений в древнерусском жанре слова, который считается предшественником жанра эссе[2].

История находки

Рукопись опубликовал в 1892 году Xрисанф Мефодиевич Лопарев в Санкт-Петербурге[3], однако еще в 1878 году этот источник был известен псковскому археологу К. Г. Евлентьеву. На обороте верхней крышки переплета сборника, содер­жащего «Слово о погибели Рускыя земли» он сделал 24 мая 1878 г. приписку: «NB Род Пролога. Начинается историею о Данииле пророке (с пробелами для рисунков) — без начала. Это 1-е слово. Всех слов 22 — сент., октябрь, ноябрь и декабрь, март, апрель, май. Последнее, 22-е, слово — О погибели Руския земли, о смерти великого князя Ярослава (и Житие Александра Нев­ского) — только начало и конец, средины нет, вырваны листы. Весьма жаль — замечательное слово. Рукопись XVI века. г. Псков»[4].

Датировка и авторство

«Слово о погибели русской земли» датируется периодом с 1238 года (начало монголо-татарского нашествия) по 1246 год (год смерти Ярослава Всеволодовича (1191—1246 гг.) — князя Владимирского, князя Переяславль-Залесского, князя Переяславского, князя Новгородского, великого князя Киевского; сына Всеволода Большое Гнездо, отца Александра Невского. О князе в тексте упоминается, как о живом.

Поводом к написанию послужило известие из Северо-Восточной Руси о вторжении в неё Батыя и гибели в бою с монголами в битве на реке Сити брата Ярослава — Юрия. Некоторые исследователи считали, что «Слово о погибели Русской земли» первоначально представляло собой предисловие к не дошедшей до нас светской биографии Александра Невского. С этим был категорически не согласен А. В. Соловьёв, ссылавшийся на то, что «Слово о по­гибели» было задумано и написано еще при жизни Ярослава[5]. «Задачей [поэтического произведения] было воспеть былую славу родины в контрасте со страшным татарским нашествием; в этом произ­ведении должен был играть главную роль великий князь Ярослав Всеволодич, к которому автор был близок», — уверен учёный[5].

Есть предположение, что описание в «Слове» величия и могущества Русской земли предшествовало не сохранившемуся рассказу о нашествии Батыя. Такой характер вступления к тексту, который должен был повествовать о горестях и бедах страны, не случаен. Эта особенность «Слова о погибели Русской земли» находит себе типологическое соответствие с произведениями древней и средневековой литературы[6].

Упоминаемые в «Слове» имена и контекст, в котором эти имена встречаются («до ныняшняго Ярослава и до брата его Юрья…»), отзвуки легенд о Владимире Мономахе и некоторые южнорусские черты текста дают основание считать, что «Слово о погибели Русской земли» было написано автором южнорусского происхождения в Северо-Восточной Руси.

Сюжет

«Слово» — обстоятельное оглядывание Руси — объекта гордости и горестных тревог, скорее размышление, чем описание красот и дел человеческих[2]: «О светло светлая и прекрасно украшенная, земля Русская! Многими красотами прославлена ты… Всем ты преисполнена, земля Русская, о православная вера христианская!»[7] В тексте звучит горестное сострадание по поводу княжеских междусобиц: «И в те дни, — от великого Ярослава, и до Владимира, и до нынешнего Ярослава, и до брата его Юрия, князя владимирского, — обрушилась беда на христиан…»[7]

«Слово о погибели» отличается особой ролью пейзажа: природа в тексте не только участник событий и выражение божественной мудрости Творца, но объект размышлений о мироустройстве. Описание природы стало лейтмотивом текста. А. В. Соловьёв отмечал «портретный характер» природы, создающий «иллюзионистический стиль». Все перечисленные автором красоты и ценности слагаются в одно понятие Ро­дины. В него входят и родной пейзаж, и родные селения, и родные люди, и князья и бояре, и гордое национальное имя, и, наконец, сознание своего избранничества среди других народов.

После величественного вступления автор описывает свою землю от «киевских гор» «до ляхов, до чахов», дикой ятвязи за Наревом и Нема­ном, известной со времени старого Владимира, и к родственной ей литве, от нее к немцам, укрепившимся с конца XII в. на Балтийском побережье, затем к кореле к северу от Невы и доходит до Устюга, где жили тоймичи — финское племя, известное уже в уставе 1137 г. как данники Великого Новгорода и жившее в Устюжском уезде, затем до «дышючего моря» (Белое море)[5].

«От моря поэт спускается на юг — до болгар, владевших в это время областью Камы и даже взявших Устюг в 1219 г., от болгар до буртас, до черемис и мордвы (с этими народами воевали Всеволод III и его сыновья). Все это было волею божиею покорено „крестьянскому языку“, то есть русскому на­роду, все эти „поганские“ страны. Это горделивое противопоставление избранного культурного народа окружающим его кольцом иноверным, по большей части языческим наро­дам типично для средневековья и показывает, как национальное созна­ние обостряется на почве религиозных различий», — пишет А. В. Соловьёв[5].

С этим перечислением соседей и данников связан третий отдел «Слова» — исторический: «поганские» народы покорились великому князю Всеволоду, властному главе Мономахова племени (1176—1212), отцу его Юрью князю Киевскому (Юрию Долгорукому), и деду его Владимиру Мономаху. Эти три поколения достаточно легитимизи­руют власть суздальских мономашичей (в том числе и Ярослава Всеволодовича) и выражают неумирающую идею единства распадающейся Руси.

С именем Мономаха связан целый ряд красочных обра­зов: его именем половцы страшили своих детей в колыбели; при Мономахе литва не смела «выникнуть» на свет из болот — теперь она осмелела и нападает на Полоцк, Торопец и Ржев.

В завершение автор приводит легенду о том, что сам царь Мануил опасался Мономаха и посылал ему великие дары, чтобы великий Володимер не взял у него Царьград. "Об этой фразе в «Слове» писали больше всего, начиная с византиниста X. М. Лопарева. Ясно, что это начало ле­генды о Мономаховом венце: сам базилевс послал великому князю богатые дары, среди них могла быть и корона", -- отмечает А.В.Соловьёв.

Доля правды тут есть, при этом автор путает имена Комнинов: вместо современников Владимира Мономаха Але­ксея (1056/57 —1118) и Иоанна (1118—1143), оно называет более известного на Руси Мануила (1143—1180), оставшегося в древнерусском эпосе как царь Этмануйл. Это означает, что певец «Слова» базируется не на письменных, а устных источниках, бога­том запасе дружинных песен, воспевавших подвиги и величие славного князя Владимира. А их было множество: о Мономахе и половцах, о Мо­номахе и греческом царе и т. д. Их следы сохранились в былинах о Владимире Красное Солнышко и его богатырях[5].


Близость к «Слову о полку Игореве»

«Слово о погибели Русской земли» многие исследователи считают близким к ряду фрагментов «Слова о полку Игореве».

А. В. Соловьёв напоминает слова Д. С. Лихачева: «ощущение родины как грандиозного живого существа, как совокупности всей родной истории, культуры и при­роды» с особой силой сказалось уже в «Слове о полку Игореве» и «этот широкий образ Русской земли пронизывает русскую литературу на всем протяжении ее развития».

«Как и „Слово о полку Игореве“, наше „Слово“ хотело вспомнить „давных времен усобицы“, бывшие „болезнью“ для христиан, чтобы подвести к трагической катастрофе, к нашествию татар, ставшему „погибелью“ для Русской земли», — указывает А. В. Соловьёв[5].

Место в средневековой литературе

А. В. Соловьёв считал, что «Слово о погибели» чрезвычайно ценно как яркое проявление нацио­нального сознания, наряду со «Словом о полку Игореве». В этом отноше­нии оно занимает выдающееся место в современной ему средневековой поэзии.

Он сравнил «Слово о погибели» и «Слово о полку Игореве» с песней о Сиде, созданной в середине XII в. В последней трудно найти ясную патриотическую идею. Длинная поэма (3370 стихов) посвящена прославлению личности, героизм которой довольно двусмысленный: он непослушен своему королю, изгнан им из Ка­стильского королевства, он является «бандитом» в правовом смысле этого слова. Собрав 60 таких же изгнанников, Сид воюет на свой страх и риск[5].

В германской литературе XII—XIII вв., богатой песнями миннезин­геров, воспевается прежде всего «прекрасная дама», а политические произведения касаются прежде всего императора, его борьбы против папы, иногда отдельных герцогов, отмечает А. В. Соловьёв. Единственным произведением, описывающим величие Германии и ее географические границы, является небольшое стихотворение Вальтера фон дер Фогельвейде, которое некоторые издатели XIX в. печатали под заглавием «Германия выше всего» (Deutschland über alles), кото­рого вовсе не было в подлиннике. Написанное в 1220—1230-х годах, оно совпадает по времени со «Словом о погибели». Однако сильно отличается от него содержанием и поэтической окраской. Оно опять-таки посвящено немецким женщинам, превозносит немецкое воспитание и высказывает чувство любви к «нашей земле». Но страна у Вальтера лишь фон, а границы её весьма скромны: от Эльбы до Рейна[5].

Великий Данте в «Божественной комедии» (ок. 1300 года) высказывает любовь к Италии как к единому целому, и только у Петрарки мы читаем «4-ю Канцону» (1360), обращенную «к вельможам Италии, чтобы побудить их освободить ее от тяжкого раб­ства», которая по силе поэтического чувства приближается к нашему «Слову о погибели»[5]. «Привет, дорогая богу, святейшая земля», — обращается Петрарка, и это можно сравнить с обращением автора «Слова» к Руси.

Жанровое своеобразие

В древнерусской литературе жанр слова занимает особое место, сближающее его с позднейшим западноевропейским жанром эссе, считает доктор филологических наук Л. Г. Кайда. Внешняя близость — «в манере древних русских авторов размышлять над проблемами философии, религии, бытия. Близость внутренняя — в композиционно-речевой модели спонтанного развития мысли»[2]. «Древний мир проявляется для нас через личность автора, патриотическая причастность к судьбе русской земли — через егшо философские помыслы. Все это близко к отношениям „читатель — автор“ в эссеистической литературе», — считает исследователь.

Примечания

  1. ↑ Слово о погибели Русской земли // Словарь книжников и книжности Древней Руси / под. ред. Д. С. Лихачева. — Л.: Наука.
  2. ↑ 1 2 3 Кайда Л.Г. Эссе. Стилистический портрет. — монография. — Москва: Наука, ООО Флинта, 2008. — С. 68-70. — 184 с. — ISBN 978-5-9765-0276-5. — ISBN ISBN 978-5-02-034824-0.
  3. ↑ Х.М.Лопарев. "Слово о погибели Рускыя земли". Вновь найденный памятник литературы ХIII века. // Протоколы комитета общих собраний импе­раторского Общества любителей древней письменности за 1891—-92 гг.. — Санкт-Петербург, 1892. — Т. LXXXIX. — С. 10.
  4. ↑ Рукопись Псковского областного государственного исторического архива, ф. 449, № 60.
  5. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Соловьев А.В. Заметки к "Слову о погибели Рускыя земли" // Академия наук СССР, Труды отдела древнерусской литературы Института русской литературы : научный сборник. — 1958. — С. 78—115.
  6. ↑ Слово о погибели Русской земли // Библиотека литературы Древней Руси / Под ред. Д. С. Лихачева, Л. А. Дмитриева, А. А. Алексеева, Н. В. Понырко. — СПб.: Наука, 1997. — Т. 5.
  7. ↑ 1 2 Древнерусская литература / Е.Рогачевская. — Москва, 1993. — С. 135.

Литература

Источник — https://ru.wikipedia.org/ruwiki/w/index.php?title=Слово_о_погибели_Русской_земли&oldid=96743192