Участник:Jaskirat.mj/Массовые убийства при коммунистических режимах

Материал из Википедии — свободной энциклопедии
Это старая версия этой страницы, сохранённая Jaskirat.mj (обсуждение | вклад) в 17:38, 15 ноября 2021 (Исправления перевода). Она может серьёзно отличаться от текущей версии.
Перейти к навигации Перейти к поиску

Различные авторы писали о событиях коммунистических режимов 20-го века, которые привели к избыточной смертности, например, избыточной смертности в Советском Союзе при Иосифе Сталине. Некоторые авторы утверждают, что существует список погибших от рук коммунистов, оценки смертности которых сильно варьируются в зависимости от определений смертей, которые в них включены, от минимальных 10-20 миллионов до максимальных более 100 миллионов, которые были раскритикованы несколькими учеными как идеологически мотивированные и завышенные. Оценки смертности, сделанные несколькими исследователями геноцида, которые в основном заинтересованы в установлении закономерностей, а не в точности данных, для чего они должны полагаться на экспертов и специалистов по странам, при сгруппированных коммунистических режимах также сильно варьируются, опять же в зависимости от определений смертей, которые в них включены. Более высокие оценки учитывают убийства, совершенные коммунистическими режимами против гражданского населения, включая казни, голод, смерть во время насильственных депортаций и тюремного заключения, а также смерть в результате принудительного труда. Оценки подвергаются критике, особенно те, которые находятся в верхней части спектра, со стороны других исследователей геноцида и исследователей коммунизма за неточность из-за неполноты данных, методологии, раздутости за счет подсчета любых избыточных смертей, игнорирования жизней, спасенных коммунистической модернизацией, и самого процесса подсчета и группировки ("общий коммунизм"), а также нескольких выбранных событий (гражданская война или связанные с войной смерти и голод, которые не должны учитываться и составляют большую часть более высоких оценок, составляя большинство смертей при коммунистических режимах), которые не подходят под наиболее принятое определение и категорию массовых убийств (50 000 убийств в течение пяти лет), и должны быть отнесены к категории избыточных смертей или событий массовой смертности, а не к массовым убийствам при коммунистических режимах.

Среди исследователей геноцида, которые не достигли статуса мейнстрима в политологии, и исследователей коммунизма нет единого мнения о том, представляли ли некоторые, большинство или все события массовые убийства. Также нет единого мнения относительно общей терминологии, и события по-разному называют избыточной смертностью или массовыми смертями; другие термины, используемые для определения некоторых из таких убийств, включают классицид, преступления против человечности, демоцид, геноцид, политицид и репрессии. Ученые утверждают, что большинство коммунистических режимов не занимались массовыми убийствами, а некоторые, в частности Бенджамин Валентино, предлагают вместо этого категорию коммунистических массовых убийств, наряду с колониальными, контрпартизанскими и этническими массовыми убийствами, как подтип бесправных массовых убийств, пытаясь отличить их от массовых убийств по принуждению. Исследователи геноцида, такие как Адам Джонс и Валентино, могли лишь подтвердить, что массовые убийства в соответствии с наиболее широко принятым определением, вероятно, имели место при режимах Иосифа Сталина, Мао Цзэдуна и Пол Пота, при этом отметив, что "общие массовые убийства", т.е. убийства в соответствии с гораздо более низким определением. как популяризировал Стефан Куртуа в своем введении к "Черной книге коммунизма" и подверг критике со стороны других ученых; некоторые, такие как Валентино, пытаются объяснить, как и почему большинство коммунистических режимов смогли избежать эксцессов трех наиболее радикальных режимов (Сталина, Мао и Пол Пота). Связь между коммунистической идеологией и массовыми убийствами была предложена некоторыми исследователями геноцида в контексте тоталитаризма (Рудольф Руммель) и отвергнута другими (Валентино), а также исследователями коммунизма, которые отвергают общую группировку коммунизма.

Хотя ни одно коммунистическое правительство не было осуждено за геноцид, бывшие члены правительства были признаны виновными в убийствах, а бывшие коммунистические режимы пытались дать концептуальное определение коммунистическому геноциду. Камбоджа и Эфиопия судили и осудили бывших членов правительства за геноцид, попытка Эстонии судить Арнольда Мери за геноцид была остановлена его смертью, а в Чехии отрицание коммунистического геноцида стало уголовным преступлением, а польское правительство обратилось за помощью к России в определении массовых убийств поляков советскими коммунистами как геноцида. В бывших коммунистических режимах проводились исследования памяти о том, как запоминаются эти события. Нарратив жертв коммунизма, популяризированный и названный в честь Мемориального фонда жертв коммунизма, стал общепринятой наукой, как часть теории двойного геноцида, в Восточной Европе и среди антикоммунистов в целом, но отвергается большинством западноевропейских и других ученых. Она критикуется учеными как политически мотивированная, чрезмерное упрощение и пример тривиализации Холокоста за приравнивание событий к Холокосту, выдвигая версию о коммунистическом или красном Холокосте.

Попытки предложить общую терминологию

Для описания преднамеренного убийства большого числа мирных жителей используются различные общие термины.[1][a][b][c][d][e] По словам историка Антона Вайс-Вендта, область сравнительного изучения геноцида, которая редко появляется в основных дисциплинарных журналах, несмотря на рост исследований и интереса, благодаря своим гуманитарным корням и опоре на методологические подходы, которые не убедили основную политологию,[2] имеет очень "мало консенсуса по определяющим принципам, таким как определение геноцида, типология, применение сравнительного метода и временные рамки".[3][f] По мнению профессора экономики Аттиата Отта, массовое убийство стало "более простым" термином.[g] Поскольку сравнительных исследований по коммунистическим режимам мало или вообще нет, не удалось достичь академического консенсуса относительно причин и определения таких убийств в более или менее широких, общих терминах. Исследователи геноцида не придавали особого значения типу режима при проведении сравнительного анализа,[4] который применялся в нескольких случаях, ограниченных лишь Советским Союзом при Иосифе Сталине, Китаем при Мао Цзэдуне,[5] и Камбоджей при Пол Поте[6] на том основании, что Сталин повлиял на Мао, который повлиял на Пол Пота; в этих случаях убийства совершались как часть политики несбалансированного процесса быстрой индустриализации.[7]

Несколько авторов пытались предложить общую терминологию для описания убийств безоружных гражданских лиц коммунистическими правительствами, по отдельности или в целом, некоторые из них считают, что политика правительства, интересы, пренебрежение и бесхозяйственность прямо или косвенно способствовали таким убийствам, и оценивают различные причины смерти, которые определяются различными терминами. Согласно этой точке зрения, которая либо игнорируется, либо критикуется другими исследователями геноцида и исследователями коммунизма, можно получить оценку числа погибших от коммунизма на основе группировки "общий коммунизм". Критики коммунизма определяют категорию "общий коммунизм" как любое движение политической партии, возглавляемое интеллектуалами; этот зонтичный термин позволяет объединить такие разные режимы, как радикальный советский индустриализм и антиурбанизм "красных кхмеров".[8]

Общие или заметные термины, используемые авторами, не все из которых могут разделять признание группировки "общий коммунизм", включают следующие:[g]

  • Классицид — Социолог Майкл Манн предложил классицид для обозначения "намеренного массового убийства целых социальных классов".[h] Как резюмирует Онлайн-энциклопедия массового насилия, классицид считается "преднамеренным массовым убийством", более узким, чем геноцид, поскольку он направлен на часть населения, определяемую его социальным статусом, но более широким, чем политицид, поскольку группа становится мишенью без учета ее политической активности.[9]
  • Преступления против человечности — профессор истории Клас-Гёран Карлссон использует термин "преступления против человечности", который включает "прямые массовые убийства политически нежелательных элементов, а также насильственные депортации и принудительный труд". Карлссон утверждает, что этот термин может ввести в заблуждение в том смысле, что режимы выбирали в качестве мишени группы своих собственных граждан, но считает его полезным в качестве широкого юридического термина, который подчеркивает нападения на гражданское население, а также потому, что эти преступления унижают человечество в целом.[10] Манн и историк Жак Семелин[11] считают, что преступление против человечности более уместно, чем геноцид или политическое убийство, когда речь идет о насилии со стороны коммунистических режимов.[12]
  • Демоцид — политолог Рудольф Руммель определил демоцид как "преднамеренное убийство безоружного или обезоруженного человека правительственными агентами, действующими в своем авторитетном качестве и в соответствии с политикой правительства или высшего командования".[13] Его определение охватывает широкий спектр смертей, включая жертв принудительных работ и концентрационных лагерей, убийства неофициальными частными группами, внесудебные суммарные убийства, массовые смерти вследствие правительственных актов преступного бездействия и пренебрежения, таких как преднамеренный голод, а также убийства, совершаемые правительствами де-факто, такими как военачальники или повстанцы в гражданской войне.[14][i] Это определение охватывает любое убийство любого количества людей любым правительством,[15] и оно было применено к убийствам, совершенным коммунистическими режимами.[16][17]
  • Геноцид — Согласно Конвенции о геноциде, преступление геноцида обычно применяется к массовому убийству этнических, а не политических или социальных групп. Пункт, предоставляющий защиту политическим группам, был исключен из резолюции ООН после повторного голосования, поскольку многие государства, включая Советский Союз при Сталине,[18][j] опасались, что он может быть использован для наложения ненужных ограничений на их право подавлять внутренние беспорядки.[19][20] Научные исследования геноцида обычно признают, что ООН не учитывает экономические и политические группы, и используют данные о массовых политических убийствах - демоциде, геноциде и политициде или генополитициде.[21] Убийства, совершенные "красными кхмерами" в Камбодже, были названы геноцидом или автогеноцидом, а смерти, произошедшие при ленинизме и сталинизме в Советском Союзе, а также смерти, произошедшие при маоизме в Китае, были неоднозначно расследованы как возможные случаи. В частности, советский голод 1932-1933 годов и Великий китайский голод, который произошел во время Великого скачка вперед, "изображались как случаи массовых убийств, подкрепленных геноцидными намерениями".[k]
  • Холокост — коммунистический холокост используется некоторыми государственными деятелями и неправительственными организациями.[22][23][24] Аналогичное название "Холокост", придуманное Мюнхенским институтом истории,[l][25] профессор сравнительных экономических систем Стивен Роузфилд использовал для коммунистических "государственных убийств в мирное время", заявив при этом, что оно "может быть определено как включающее все убийства (санкционированные судом террористические казни), уголовные убийства (смертоносные принудительные работы и этнические чистки) и убийства по неосторожности (террор-голодовка), произошедшие в результате мятежных действий и гражданских войн до захвата государства, а также все последующие уголовные государственные убийства".[m] По словам историка Йорга Хакмана, такие термины не пользуются популярностью среди ученых ни в Германии, ни за рубежом.[l] Историк Александра Линьель-Лавастин пишет, что использование этих терминов "позволяет реальности, которую они описывают, немедленно обрести в западном сознании статус, равный статусу уничтожения евреев нацистским режимом".[n][26] Политолог Майкл Шафир пишет, что использование таких терминов поддерживает "конкурентный компонент мученичества двойного геноцида", теорию, худшей версией которой является обфускация Холокоста.[27] Джордж Войку утверждает, что коллега-историк Леон Воловичи "справедливо осудил злоупотребление этим понятием как попытку "узурпировать" и подорвать символ, характерный для истории европейских евреев".[o]
  • Массовое убийство — профессор психологии Эрвин Стауб определил массовое убийство как "убийство членов группы без намерения уничтожить всю группу или убийство большого количества людей без точного определения принадлежности к группе. При массовом убийстве число убитых обычно меньше, чем при геноциде".[28][p] Ссылаясь на более ранние определения,[q] профессора Джоан Эстебан (экономический анализ), Массимо Морелли (политология и экономика) и Доминик Ронер (политическая и институциональная экономика) определили массовые убийства как "убийства значительного числа людей, когда они совершаются не в ходе военных действий против вооруженных сил явного противника, в условиях существенной беззащитности и беспомощности жертв".[29] Массовое убийство было определено политологом Бенджамином Валентино как "преднамеренное убийство массового числа некомбатантов", где "массовое число" определяется как не менее 50 000 преднамеренных смертей в течение пяти лет или менее.[30] Это наиболее принятый количественный минимальный порог для данного термина;[29] Валентино применил это определение к случаям Советского Союза эпохи Сталина, Китая эпохи Мао и Камбоджи времен красных кхмеров, и попытался объяснить, почему многие другие коммунистические режимы избежали "такого уровня насилия", комментируя, что "большинство режимов, которые называли себя коммунистическими или были названы таковыми другими, не занимались массовыми убийствами", и не смог подтвердить или проверить, подходят ли под категорию массовых убийств "массовые убийства меньшего масштаба", которые, судя по всему, также совершались режимами в различных странах Африки, Восточной Европы, Северной Кореи, Вьетнама и других союзников СССР.[31] Политолог Джей Улфелдер использует порог в 1 000 убитых.[r] Профессор кафедры изучения мира и конфликтов Алекс Дж. Беллами утверждает, что 14 из 38 случаев "массовых убийств с 1945 года, совершенных недемократическими государствами вне контекста войны", были совершены коммунистическими правительствами.[s] Профессор международных отношений Ацуси Таго и профессор политологии Фрэнк Уэйман использовали массовые убийства из Валентино и прокомментировали, что даже при более низком пороге (10 000 убитых в год, 1 000 убитых в год или всего 1 убитый в год), "автократические режимы, особенно коммунистические, склонны к массовым убийствам в целом, но не так сильно склонны (т.е. статистически значимо не склонны) к генополитициду".[t] По мнению профессора экономики Аттиата Ф. Отта и его постдокторанта Санг Ху Бэ, существует общее мнение, что массовое убийство представляет собой акт намеренного убийства некоторого количества некомбатантов, но это количество может варьироваться от всего лишь четырех до более чем 50 000 человек.[32] Доцент социологии Ян Су использует определение массового убийства, данное Валентино, но допускает в качестве "значительного числа" более 10 убитых за один день в одном городе.[u] Янг использовал коллективное убийство для анализа массовых убийств на территориях меньше целой страны, которые могут не соответствовать порогу Валентино.[v]
  • Политицид — Этот термин используется для описания убийства групп, которые в противном случае не подпадали бы под действие Конвенции о геноциде.[33][j] Исследователь геноцида Барбара Харфф изучает геноцид и политицид — иногда сокращенно генополицид — для того, чтобы включить убийства политических, экономических, этнических и культурных групп.[w] Политолог Манус И. Мидларски использует политицид для описания дуги крупномасштабных убийств от западных районов Советского Союза до Китая и Камбоджи.[x] В своей книге "Убийственная ловушка: геноцид в двадцатом веке" Мидларски отмечает сходство между убийствами Сталина и Пол Пота.[34]
  • Репрессии — Советский специалист Стивен Уиткрофт утверждает, что в случае с Советским Союзом такие термины, как террор, чистки и репрессии, используются для обозначения одних и тех же событий. Уиткрофт считает, что наиболее нейтральными терминами являются репрессии и массовые убийства, хотя в русском языке широкое понятие репрессий обычно включает в себя массовые убийства и иногда считается их синонимом, чего нельзя сказать о других языках.[35]

Попытка оценок

По словам Класа-Горана Карлссона, обсуждение количества жертв коммунистических режимов было "чрезвычайно обширным и идеологически предвзятым".[7] Рудольф Руммель и Марк Брэдли написали, что, хотя точные цифры были предметом спора, порядок величины не является таковым.[y][z] Руммель и другие исследователи геноцида сосредоточены в первую очередь на установлении закономерностей и проверке различных теоретических объяснений геноцидов и массовых убийств. В своей работе, поскольку они имеют дело с большими массивами данных, описывающих события массовой смертности в глобальном масштабе, им приходится полагаться на выборочные данные, предоставленные экспертами по странам, поэтому точные оценки не являются ни требуемым, ни ожидаемым результатом их работы.[36]

Любая попытка оценить общее количество убийств при коммунистических режимах сильно зависит от определений, а идея объединить разные страны, такие как Афганистан и Венгрия, не имеет адекватного объяснения.[37] В эпоху холодной войны некоторые авторы (Тодд Калберстон), диссиденты (Александр Солженицын) и антикоммунисты в целом пытались провести как страновые, так и глобальные оценки, хотя они были в основном ненадежными и завышенными, как показали 1990-е годы и последующие годы. Исследователи коммунизма в основном фокусировались на отдельных странах, а исследователи геноцида пытались представить более глобальную перспективу, утверждая при этом, что их цель — не достоверность, а установление закономерностей.[36] Ученые, изучающие коммунизм, спорили об оценках для Советского Союза, а не для всех коммунистических режимов, попытка, которая была популяризирована введением к "Черной книге коммунизма" и вызвала споры.[37] Среди них советские специалисты Майкл Эллман и Дж. Арч Гетти критиковали эти оценки за то, что они полагаются на эмигрантские источники, слухи и сплетни в качестве доказательств,[38] и предупреждали, что историкам следует использовать архивные материалы.[39] Такие ученые проводят различие между историками, которые основывают свои исследования на архивных материалах, и теми, чьи оценки основаны на свидетельствах очевидцев и других данных, которые являются ненадежными.[40] Советский специалист Стивен Г. Уиткрофт говорит, что историки полагались на Солженицына, чтобы поддержать свои более высокие оценки, но исследования в государственных архивах подтвердили более низкие оценки, добавляя при этом, что в популярной прессе продолжают появляться серьезные ошибки, которые не следует цитировать или полагаться на них в научных кругах.[41] Руммель также является еще одним широко используемым и цитируемым источником,[aa] но не надежным в отношении оценок.[36]

Среди известных попыток оценки можно отметить следующие:[aa]

  • В 1978 году журналист Тодд Калбертсон написал статью в The Richmond News Leader, переизданную в Human Events, в которой он заявил, что "[имеющиеся данные] указывают на то, что, возможно, 100 миллионов человек были уничтожены коммунистами; непроницаемость железных и бамбуковых занавесов не позволяет назвать более точную цифру".[ab][aa]
  • В 1985 году Джон Ленчовски, директор по европейским и советским делам в Совете национальной безопасности США, написал статью в "The Christian Science Monitor", в которой заявил, что "число людей, убитых коммунистическими режимами, оценивается от 60 до 150 миллионов, причем более высокая цифра, вероятно, является более точной в свете последних исследований".[ac]
  • В 1993 году Збигнев Бжезинский, бывший советник по национальной безопасности Джимми Картера, написал, что "неудачные попытки построить коммунизм в двадцатом веке унесли жизни почти 60 000 000 человек".[42][aa][ad]
  • В 1994 году в книге Руммеля "Смерть от правительства" было указано около 110 миллионов человек, иностранных и отечественных, убитых в результате коммунистического демоцида с 1900 по 1987 год.[43] В это общее число не вошли смерти от Великого китайского голода 1958-1961 годов из-за тогдашнего убеждения Руммеля, что "хотя политика Мао была ответственна за голод, он был введен в заблуждение относительно этого, и в конце концов, когда он узнал об этом, он остановил его и изменил свою политику".[44][45] В 2004 году Томислав Дулич раскритиковал оценку Руммелем числа убитых в Югославии Тито как завышенную, основанную на включении низкокачественных источников, и заявил, что другие оценки Руммеля могут страдать от той же проблемы, если он использовал для них аналогичные источники.[46] В ответ Руммель выступил с критикой анализа Дулича,[47] но она не была убедительной.[48] В 2005 году отставной Руммель пересмотрел в сторону увеличения свое общее число жертв коммунистического демоцида между 1900 и 1999 годами со 110 миллионов до примерно 148 миллионов в связи с дополнительной информацией о виновности Мао в Великом китайском голоде из книги "Мао: The Unknown Story, включая оценку Джона Холлидея и Джунг Чанга в 38 миллионов жертв голода.[44][45] Карлссон описывает оценки Руммеля как находящиеся на периферии, заявляя, что "они вряд ли являются примером серьезного и эмпирически обоснованного написания истории", и в основном обсуждает их "на основе интереса к нему в блогосфере".[49]
  • В 1997 году Стефан Куртуа во введении к "Черной книге коммунизма", впечатляющей, но противоречивой[37] работе, написанной об истории коммунизма в 20 веке,[50] привел "приблизительную цифру, основанную на неофициальных оценках", приближающуюся к 100 миллионам убитых. Суммарные итоги, перечисленные Куртуа, составили 94,36 млн. убитых.[ae] Николя Верт и Жан-Луи Марголин, соавторы книги, критикуют Куртуа, считая его одержимым стремлением достичь 100-миллионного общего показателя.[51] В своем предисловии к английскому изданию 1999 года Мартин Малиа написал, что "общее число жертв, по разным оценкам авторов этого тома, составляет от 85 до 100 миллионов".[af] Попытка Куртуа приравнять нацизм и коммунистические режимы была спорной и остается на задворках как с научной, так и с моральной точки зрения.[52][ag]
  • В 2005 году Бенджамин Валентино заявил, что число мирных жителей, убитых коммунистическими режимами только в Советском Союзе, Китае и Камбодже, варьировалось от 21 миллиона до 70 миллионов.[ah][ai] Ссылаясь на Руммеля и других,[aa] Валентино пишет, что "самый высокий предел правдоподобного диапазона смертей, приписываемых коммунистическим режимам", составляет до 110 миллионов".[ah]
  • В 2010 году Стивен Роузфилд, основная мысль которого заключается в том, что коммунизм в целом, хотя он в основном фокусируется на сталинизме, менее геноциден, и это является ключевым отличием от нацизма, написал в книге "Красный холокост", что внутренние противоречия коммунистических режимов стали причиной убийства примерно 60 миллионов человек и, возможно, десятков миллионов других.[53]
  • В 2011 году Мэтью Уайт опубликовал приблизительную цифру в 70 миллионов "людей, погибших при коммунистических режимах от казней, трудовых лагерей, голода, этнических чисток и отчаянного бегства на дырявых лодках", не считая погибших в войнах.[aj]
  • В 2012 году Алекс Дж. Беллами написал, что "по консервативным оценкам общее число гражданских лиц, преднамеренно убитых коммунистами после Второй мировой войны, составляет от 6,7 млн до 15,5 млн человек, причем истинная цифра, вероятно, гораздо выше".[ak]
  • В 2014 году Джулия Штраус написала, что в то время как в научных кругах начали приходить к консенсусу относительно цифр в 20 миллионов убитых в Советском Союзе и 2-3 миллиона в Камбодже, в отношении Китая такого консенсуса нет.[al]
  • В 2016 году блог "Диссидент" Фонда памяти жертв коммунизма предпринял попытку собрать диапазоны оценок, используя источники с 1976 по 2010 год, утверждая, что общий диапазон "колеблется от 42 870 000 до 161 990 000" убитых, а наиболее часто упоминаемая цифра — 100 миллионов..[am]
  • В 2017 году Стивен Коткин написал в The Wall Street Journal, что коммунистические режимы убили не менее 65 миллионов человек в период с 1917 по 2017 год, прокомментировав это: "Хотя коммунизм убил огромное количество людей намеренно, еще больше его жертв умерло от голода в результате его жестоких проектов социальной инженерии".[54][an]

Критика в основном сосредоточена на трех аспектах, а именно: оценки основаны на скудных и неполных данных, когда неизбежны значительные ошибки,[55][56][57] цифры перекошены в сторону более высоких возможных значений,[55][58][ao] а жертвы гражданских войн, Голодомора и других голодов, а также войн с участием коммунистических правительств не должны учитываться.[55][59][60] Критика высоких оценок, таких как оценки Руммеля, сосредоточена на двух аспектах, а именно на выборе источников данных и статистическом подходе. Исторические источники, на которых Руммель основывал свои оценки, редко могут служить источником достоверных цифр.[61] Статистический подход, который Руммель использовал для анализа больших наборов разнообразных оценок, может привести к разбавлению полезных данных шумными.[61][62]

Другая распространенная критика, сформулированная антропологом и специалистом по бывшим европейским коммунистическим режимам Кристен Годзее и другими учеными, заключается в том, что подсчет тел отражает антикоммунистическую точку зрения и в основном используется антикоммунистическими учеными, и является частью популярного нарратива о "жертвах коммунизма",[63][64] причем 100 миллионов — наиболее распространенная, популярная оценка,[65][ap] которая используется не только для дискредитации коммунистического движения, но и всех политических левых.[66][aq] Антикоммунистические организации стремятся институционализировать нарратив "жертв коммунизма" в качестве теории двойного геноцида, или моральной эквивалентности между нацистским Холокостом (убийство расы) и теми, кого убили коммунистические режимы (убийство класса).[63][67] Наряду с философом Скоттом Сехоном, Годси писал, что "спорить о цифрах неприлично. Важно то, что многие, очень многие люди были убиты коммунистическими режимами".[67] Такой же подсчет трупов можно легко применить и к другим идеологиям или системам, например, к капитализму.[65][ar][67][as]

Предполагаемые причины

Идеология

Клас-Гёран Карлссон пишет: "Идеологии — это системы идей, которые не могут совершать преступления самостоятельно. Однако отдельные лица, коллективы и государства, определявшие себя как коммунистические, совершали преступления во имя коммунистической идеологии или не называя коммунизм в качестве прямого источника мотивации своих преступлений".[68] Такие ученые, как Рудольф Руммель, Даниэль Голдхаген,[69] Ричард Пайпс[70] и Джон Грей[71] считают идеологию коммунизма важным причинным фактором массовых убийств.[55][72] Во введении к "Черной книге коммунизма" Стефан Куртуа утверждает связь между коммунизмом и преступностью, заявляя, что "коммунистические режимы... превратили массовую преступность в полноценную систему управления,[73] добавляя при этом, что эта преступность лежит на уровне идеологии, а не государственной практики.[74]

Последний номер журнала Карла Маркса "Neue Rheinische Zeitung" от 19 мая 1849 года, напечатанный красными чернилами

Профессор Марк Брэдли пишет, что коммунистическая теория и практика часто находилась в противоречии с правами человека, и большинство коммунистических государств следовали примеру Карла Маркса, отвергая "неотъемлемые индивидуальные политические и гражданские права эпохи Просвещения" в пользу "коллективных экономических и социальных прав".[z] Кристофер Дж. Финлей утверждает, что марксизм узаконивает насилие без каких-либо четких ограничивающих принципов, потому что он отвергает моральные и этические нормы как конструкты господствующего класса, и заявляет, что "вполне мыслимо, чтобы революционеры совершали жестокие преступления в процессе установления социалистической системы, веря, что их преступления будут задним числом отпущены новой системой этики, созданной пролетариатом".[at] Рустам Сингх утверждает, что Маркс намекал на возможность мирной революции; после неудачной революции 1848 года Сингх утверждает, что Маркс подчеркивал необходимость насильственной революции и революционного террора.[au]

Историк литературы Джордж Уотсон процитировал статью Фридриха Энгельса "Венгерская борьба", написанную в 1849 году и опубликованную в журнале Маркса "Neue Rheinische Zeitung", заявив, что труды Энгельса и других показывают, что "марксистская теория истории требовала и требует геноцида по причинам, скрытым в ее утверждении, что феодализм, который в передовых странах уже уступает место капитализму, должен в свою очередь быть вытеснен социализмом. После революции рабочих останутся целые народы, феодальные пережитки в эпоху социализма, и поскольку они не могут продвинуться на два шага вперед, их придется убить. Они были расовым мусором, как назвал их Энгельс, и годились только для мусорной кучи истории".[75][av] Утверждения Уотсона подверглись критике за сомнительные доказательства со стороны Роберта Гранта, который заметил, что "то, к чему призывают Маркс и Энгельс, является ... по меньшей мере, своего рода культурным геноцидом; но не очевидно, по крайней мере, из цитат Уотсона, что речь идет о реальном массовом убийстве, а не (используя их фразеологию) простом "поглощении" или "ассимиляции"".[76] Говоря о статье Энгельса 1849 года, историк Анджей Валицкий заявляет: "Трудно отрицать, что это был откровенный призыв к геноциду".[77] Жан-Франсуа Ревель пишет, что Иосиф Сталин рекомендовал изучить статью Энгельса 1849 года в своей книге "О Ленине и ленинизме" в 1924 году.[aw]

По мнению Руммеля, убийства, совершенные коммунистическими режимами, лучше всего можно объяснить как результат брака между абсолютной властью и абсолютистской идеологией марксизма.[78] Руммель утверждает, что "коммунизм был похож на фанатичную религию. У него был свой открытый текст и свои главные толкователи. У него были свои священники и их ритуальная проза со всеми ответами. У него были небеса и правильное поведение, чтобы достичь их. Она призывала к вере. И у нее были крестовые походы против неверующих. Что делало эту светскую религию столь смертоносной, так это захват всех государственных инструментов силы и принуждения и их немедленное использование для уничтожения или контроля всех независимых источников власти, таких как церковь, профессии, частный бизнес, школы и семья".[79] Руммельс пишет, что марксистские коммунисты рассматривали строительство своей утопии как "хотя и войну с бедностью, эксплуатацией, империализмом и неравенством. И ради высшего блага, как и в настоящей войне, убивают людей. И, таким образом, эта война за коммунистическую утопию имела свои необходимые вражеские жертвы, духовенство, буржуазию, капиталистов, разрушителей, контрреволюционеров, правых, тиранов, богачей, помещиков и некомбатантов, которые, к сожалению, попали в бой. В войне могут погибнуть миллионы, но причина может быть вполне оправданной, как в случае с поражением Гитлера и абсолютно расистского нацизма. А для многих коммунистов дело коммунистической утопии было таким, что оправдывало все смерти".[78]

Бенджамин Валентино пишет, что "очевидно высокий уровень политической поддержки убийственных режимов и лидеров не должен автоматически приравниваться к поддержке массовых убийств как таковых. Люди способны поддерживать жестокие режимы или лидеров, оставаясь безразличными или даже выступая против конкретной политики, проводимой этими режимами". Валентино приводит слова Владимира Бровкина о том, что "голосование за большевиков в 1917 году не было голосованием за красный террор или даже голосованием за диктатуру пролетариата".[80] По мнению Валентино, такие стратегии были столь жестокими, потому что они экономически лишали права собственности большое количество людей,[ax][s] комментируя это: "Социальные преобразования такой скорости и масштаба были связаны с массовыми убийствами по двум основным причинам. Во-первых, массовые социальные потрясения, вызванные такими изменениями, часто приводили к экономическому коллапсу, эпидемиям и, что самое важное, широкомасштабному голоду. ... Вторая причина, по которой коммунистические режимы, стремящиеся к радикальной трансформации общества, были связаны с массовыми убийствами, заключается в том, что революционные изменения, которые они проводили, вступали в неумолимое столкновение с фундаментальными интересами больших слоев населения. Мало кто оказался готов пойти на такие далеко идущие жертвы без сильного принуждения". По словам Жака Семелина, "коммунистические системы, возникшие в двадцатом веке, в конечном итоге уничтожили свое собственное население, но не потому, что планировали уничтожить его как таковое, а потому, что стремились перестроить "социальное тело" сверху донизу, даже если это означало его чистку и перекройку в соответствии с их новым прометеевским политическим воображением".[ay]

Дэниел Чирот и Кларк Макколи пишут, что, особенно в Советском Союзе Иосифа Сталина, Китае Мао Цзэдуна и Камбодже Пол Пота, фанатичная уверенность в том, что социализм можно заставить работать, мотивировала коммунистических лидеров на "безжалостное обесчеловечивание своих врагов, которых можно было подавить, потому что они были "объективно" и "исторически" неправы". Более того, если события развивались не так, как предполагалось, то это происходило потому, что классовые враги, иностранные шпионы и диверсанты или, что хуже всего, внутренние предатели разрушали план. Ни при каких обстоятельствах нельзя было признать, что сама концепция может оказаться невыполнимой, потому что это означало капитуляцию перед силами реакции".[az] Майкл Манн пишет, что члены коммунистической партии были "идеологически мотивированы, считая, что для создания нового социалистического общества они должны вести за собой социалистическое рвение. Убийства часто были популярны, рядовые члены партии стремились перевыполнить квоты на убийства, как и квоты на производство".[ba] По словам Владимира Тисманяну, "коммунистический проект в таких странах, как СССР, Китай, Куба, Румыния или Албания, был основан именно на убеждении, что определенные социальные группы являются необратимо чуждыми и заслуженно убитыми".[bb] Алекс Беллами пишет, что "коммунистическая идеология выборочного уничтожения" целевых групп была впервые разработана и применена Иосифом Сталиным, но "каждый из коммунистических режимов, уничтоживших большое количество гражданских лиц во время холодной войны, разработал свой собственный отличительный счет",[bc] а Стивен Т. Кац утверждает, что различия на основе класса и национальности, стигматизированные и стереотипизированные различными способами, создали "инаковость" для жертв коммунистического правления, что было важно для легитимации угнетения и смерти.[bd] Мартин Шоу пишет, что "националистические идеи лежали в основе многих массовых убийств в коммунистических государствах", начиная с "новой националистической доктрины Сталина о "социализме в одной стране"", а убийства революционными движениями в странах третьего мира совершались во имя национального освобождения.[be]

Политическая система

Генеральный прокурор Андрей Вышинский (в центре) читает обвинительное заключение 1937 года против Карла Радека во время второго Московского процесса

Энн Эпплбаум пишет, что "без исключения ленинская вера в однопартийное государство была и остается характерной для каждого коммунистического режима", а "большевистское применение насилия повторялось в каждой коммунистической революции". Фразы, сказанные Владимиром Лениным и основателем ЧК Феликсом Дзержинским, были распространены по всему миру. Эпплбаум утверждает, что еще в 1976 году Менгисту Хайле Мариам развязал красный террор в Эфиопии.[81] Ленин, обращаясь к своим коллегам по большевистскому правительству, сказал: "Если мы не готовы расстрелять саботажника и белогвардейца, то что же это за революция?".[82]

Роберт Конквест подчеркнул, что сталинские чистки не противоречили принципам ленинизма, а скорее были естественным следствием системы, созданной Лениным, который лично отдавал приказы об убийстве локальных групп заложников классового врага.[83] Александр Николаевич Яковлев, архитектор перестройки и гласности, впоследствии глава Комиссии при Президенте РФ по делам жертв политических репрессий, развивает эту мысль, заявляя: "Правда в том, что в карательных операциях Сталин не придумал ничего такого, чего не было бы при Ленине: казни, захват заложников, концлагеря и все остальное".[84] Историк Роберт Геллати согласен с этим, комментируя: "Говоря по-другому, Сталин инициировал очень мало того, что Ленин уже не ввел или не предвосхитил".[85]

Стивен Хикс из Рокфордского колледжа приписывает насилие, характерное для социалистического правления 20-го века, отказу этих коллективистских режимов от защиты гражданских прав и неприятию ценностей гражданского общества. Хикс пишет, что в то время как "на практике каждая либеральная капиталистическая страна имеет солидный послужной список гуманности, уважения прав и свобод и возможности для людей строить плодотворную и осмысленную жизнь", при социализме "практика снова и снова доказывает, что она более жестока, чем худшие диктатуры до двадцатого века. Каждый социалистический режим рушился в диктатуру и начинал убивать людей в огромных масштабах."[86]

Эрик Д. Вайц утверждает, что массовые убийства в коммунистических государствах являются естественным следствием провала верховенства закона, что обычно наблюдается в периоды социальных потрясений в 20 веке. Что касается как коммунистических, так и некоммунистических массовых убийств, "геноциды происходили в моменты крайнего социального кризиса, часто порожденного самой политикой режимов",[87] и не являются неизбежными, а представляют собой политические решения.[87] Стивен Роузфилд пишет, что коммунистическим правителям приходилось выбирать между сменой курса и "террор-командованием", и чаще всего они выбирали последнее.[bf] Майкл Манн считает, что отсутствие институционализированных структур власти означало, что хаотичное сочетание централизованного контроля и партийной фракционности были факторами убийства.[ba]

Лидеры

Профессор Мэтью Крайн утверждает, что многие ученые указывают на революции и гражданские войны как на возможность для радикальных лидеров и идеологий получить власть и предпосылки для массовых убийств со стороны государства.[bg] Профессор Нам Кю Ким пишет, что идеология исключения имеет решающее значение для объяснения массовых убийств, но организационные возможности и индивидуальные характеристики революционных лидеров, включая их отношение к риску и насилию, также важны. Помимо того, что революции открывают перед новыми лидерами политические возможности для устранения своих политических оппонентов, они приводят к власти лидеров, которые более склонны совершать масштабные акты насилия против гражданского населения для легитимизации и укрепления собственной власти.[88] Исследователь геноцида Адам Джонс утверждает, что Гражданская война в России оказала большое влияние на появление таких лидеров, как Сталин, а также приучила людей к "суровости, жестокости, террору".[bh] Мартин Малиа назвал "жестокую обусловленность" двух мировых войн важной для понимания коммунистического насилия, хотя и не его источника.[89]

Историк Хелен Раппапорт описывает Николая Ежова, бюрократа, возглавлявшего НКВД во время Великой чистки, как физически миниатюрную фигуру с "ограниченным интеллектом" и "узким политическим пониманием". ... Как и другие зачинщики массовых убийств на протяжении всей истории, [он] компенсировал недостаток физического роста патологической жестокостью и применением грубого террора".[90] Исследователь русской и мировой истории Джон М. Томпсон возлагает личную ответственность непосредственно на Иосифа Сталина. По его словам, "многое из того, что произошло, имеет смысл только в том случае, если оно частично проистекает из нарушенной психики, патологической жестокости и крайней паранойи самого Сталина. Неуверенный в себе, несмотря на установление диктатуры над партией и страной, враждебный и оборонительный, когда его критиковали за излишества коллективизации и жертвы, которых требовала высокотемповая индустриализация, и глубоко подозревавший, что прошлые, настоящие и даже еще неизвестные будущие противники готовят против него заговор, Сталин начал вести себя как человек, попавший в осаду. Вскоре он нанес ответный удар по врагам, реальным или воображаемым".[91] Профессора Пабло Монтаньес и Стефан Вольтон утверждают, что чистки в Советском Союзе и Китае можно объяснить персоналистским руководством Сталина и Мао, которые были стимулированы как контролем над аппаратом безопасности, используемым для проведения чисток, так и контролем над назначением замен для тех, кого чистили.[bi] Словенский философ Славой Жижек объясняет то, что Мао якобы рассматривал человеческую жизнь как одноразовую, его "космическим взглядом" на человечество.[bj]

По государству

Советский Союз

Знак Соловецкого камня, мемориала репрессий в Советском Союзе на Лубянской площади, установленного в 1990 году правозащитной группой "Мемориал" в память о более чем 40 000 невинных людей, расстрелянных в Москве во время Большого террора.

Адам Джонс пишет, что "в истории человечества мало что может сравниться с насилием, которое было развязано в период с 1917 года, когда к власти пришли большевики, до 1953 года, когда умер Иосиф Сталин и Советский Союз перешел к более сдержанной и в основном не убийственной внутренней политике". Джонс утверждает, что исключение составляют красные кхмеры (в относительном выражении) и правление Мао в Китае (в абсолютном выражении).[92]

Стивен Дж. Уиткрофт говорит, что до открытия советских архивов для исторических исследований "наше понимание масштабов и характера советских репрессий было крайне скудным", и что некоторым ученым, желающим сохранить высокие оценки до 1991 года, "трудно адаптироваться к новым обстоятельствам, когда архивы открыты и когда есть множество неопровержимых данных", и вместо этого "держатся за свои старые советологические методы с окольными путями расчетов, основанных на странных заявлениях эмигрантов и других информаторов, которые, как предполагается, обладают высшими знаниями", хотя он признал, что даже цифры, оцененные на основе дополнительных документов, не являются "окончательными или окончательными".[93][94] В пересмотренном в 2007 году издании своей книги "Большой террор" Роберт Конквест считает, что, хотя точные цифры никогда не будут определены, коммунистические лидеры Советского Союза несут ответственность не менее чем за 15 миллионов смертей.[bk]

Некоторые историки пытаются сделать отдельные оценки для различных периодов советской истории, при этом оценки потерь сильно варьируются от 6 миллионов (сталинский период)[95] до 8,1 миллиона (конец 1937 года)[96] и от 20 миллионов[73][bl] до 61 миллиона (период 1917-1987 годов).[97]

Красный террор

Красный террор — это период политических репрессий и казней, проведенных большевиками после начала Гражданской войны в России в 1918 году. В этот период политическая полиция (ЧК) провела бессудные казни десятков тысяч "врагов народа".[98][99][100][101][102] Многие жертвы были "буржуазными заложниками", которых собирали и держали наготове для расстрела в отместку за любую предполагаемую контрреволюционную провокацию.[103] Многие были преданы смерти во время и после подавления восстаний, таких как Кронштадтское восстание моряков Балтийского флота и Тамбовское восстание русских крестьян. Профессор Дональд Рейфилд пишет, что "репрессии, последовавшие за восстаниями только в Кронштадте и Тамбове, привели к десяткам тысяч казней".[104] Также было убито большое количество православных священнослужителей.[105][106]

По мнению Николаса Верта, политика раскулачивания была попыткой советских лидеров "ликвидировать, истребить и депортировать население целой территории".[107] В первые месяцы 1919 года, возможно, от 10 000 до 12 000 казаков были казнены[108][109] и еще больше депортированы после того, как их станицы были стерты с лица земли.[110] Историк Майкл Корт писал: "В течение 1919 и 1920 годов из примерно 1,5 миллиона донских казаков большевистский режим убил или депортировал от 300 000 до 500 000 человек".[111]

Иосиф Сталин

Оценки количества смертей, вызванных правлением Сталина, горячо обсуждаются учеными в области советских и коммунистических исследований.[112][113] До распада Советского Союза и последовавших за ним архивных разоблачений некоторые историки считали, что число людей, убитых сталинским режимом, составляло 20 миллионов или больше.[95][114][115] Майкл Паренти пишет, что оценки числа погибших при сталинской власти сильно разнятся отчасти потому, что такие оценки основаны на анекдотах в отсутствие достоверных свидетельств и "предположениях авторов, которые никогда не раскрывают, как они пришли к таким цифрам".[116]

После распада Советского Союза стали доступны свидетельства из советских архивов, содержащие официальные записи о казни около 800 000 заключенных при Сталине за политические или уголовные преступления, около 1,7 миллиона смертей в ГУЛАГах и около 390 000 смертей, произошедших во время принудительных поселений кулаков в Советском Союзе, в общей сложности около 3 миллионов официально зарегистрированных жертв в этих категориях.[bm] По мнению Гольфо Алексопулоса, Энн Эпплбаум, Олега Хлевнюка и Майкла Эллмана, официальная советская документация о смертях в ГУЛАГе считается неадекватной, поскольку, как они пишут, правительство часто освобождало заключенных на грани смерти, чтобы избежать их официального подсчета.[117][118] Исследование архивных данных, проведенное в 1993 году Дж. Арчем Гетти и др. показало, что в общей сложности 1 053 829 человек умерли в ГУЛАГе с 1934 по 1953 год.[119] В 2010 году Стивен Роузфилд заявил, что это число должно быть увеличено на 19,4 процента в свете более полных архивных данных до 1 258 537 человек, а наилучшая оценка смертей в ГУЛАГе составляет 1,6 миллиона с 1929 по 1953 год, если учитывать избыточную смертность.[120] Алексополус считает, что общее число умерших в ГУЛАГе или вскоре после освобождения гораздо выше — не менее 6 миллионов человек.[121] Дэн Хили назвал ее работу "вызовом формирующемуся научному консенсусу",[bn] а Джеффри Харди раскритиковал Алексопулос за то, что она основывает свои утверждения в основном на косвенных и неверно истолкованных доказательствах.[122]

По мнению историка Стивена Г. Уиткрофта, сталинский режим можно обвинить в целенаправленной гибели около миллиона человек.[123] Уиткрофт исключает все случаи смерти от голода как целенаправленные смерти и считает, что те, которые подпадают под категорию казни, а не убийства.[123] Другие утверждают, что некоторые действия сталинского режима, не только во время Голодомора, но и декулакизация и целенаправленные кампании против определенных этнических групп, такие как польская операция НКВД, могут рассматриваться как геноцид,[124][125] по крайней мере, в его свободном определении.[126] Современные данные за весь период правления Сталина были обобщены Тимоти Снайдером, который заявил, что при сталинском режиме было шесть миллионов прямых смертей и девять миллионов общих, включая смерть от депортации, голода и смертей в ГУЛАГе.[bo] Эллман приписывает сталинскому режиму примерно 3 миллиона смертей, не считая избыточной смертности от голода, болезней и войны.[127] Несколько авторов популярной прессы, среди которых биограф Сталина Саймон Себаг Монтефиоре, советский/российский историк Дмитрий Волкогонов и директор йельской серии "Анналы коммунизма" Джонатан Брент, по-прежнему называют число погибших от рук Сталина около 20 миллионов человек.[bp][bq][br][bs][bt]

Массовые депортации национальных меньшинств
Советский лидер Иосиф Сталин и Лаврентий Берия (на переднем плане), который в качестве главы НКВД отвечал за массовые депортации этнических меньшинств

Советское правительство во время правления Сталина провело серию депортаций огромного масштаба, которые существенно повлияли на этническую карту Советского Союза. Депортации проходили в чрезвычайно суровых условиях, часто в вагонах для скота, сотни тысяч депортированных умирали в пути.[128] По оценкам некоторых экспертов, доля смертей в результате депортаций может достигать одного к трем в определенных случаях.[bu][129] Рафаэль Лемкин, юрист польско-еврейского происхождения, инициатор Конвенции о геноциде 1948 года и сам придумавший термин геноцид, предположил, что геноцид был совершен в контексте массовой депортации чеченцев, ингушей, немцев Поволжья, крымских татар, калмыков и карачаевцев.[130]

Что касается судьбы крымских татар, Амир Вайнер из Стэнфордского университета пишет, что эту политику можно классифицировать как этническую чистку. В книге "Век геноцида" Лайман Х. Легтерс пишет: "Мы не можем правильно говорить о завершенном геноциде, только о процессе, который был геноцидным в своей потенциальной возможности".[131] В противовес этому мнению Джон К. Чанг утверждает, что депортации на самом деле были основаны на геноциде по этническому признаку и что "социальные историки" на Западе не смогли отстоять права маргинализированных этносов в Советском Союзе.[132] Эту точку зрения поддерживают несколько стран. 12 декабря 2015 года парламент Украины принял резолюцию, признающую депортацию крымских татар в 1944 году (сюргюнлик) геноцидом и установил 18 мая Днем памяти жертв геноцида крымских татар.[133] Парламент Латвии признал это событие актом геноцида 9 мая 2019 года.[134][135] Парламент Литвы сделал то же самое 6 июня 2019 года.[136] Парламент Канады 10 июня 2019 года принял предложение о признании депортации крымских татар геноцидом, совершенным советским диктатором Сталиным, и объявил 18 мая днем памяти.[137] В 2004 году Европейский парламент признал депортацию чеченцев и ингушей актом геноцида, заявив:[138] "Считает, что депортация всего чеченского народа в Среднюю Азию 23 февраля 1944 года по приказу Сталина представляет собой акт геноцида по смыслу Четвертой Гаагской конвенции 1907 года и Конвенции о предупреждении и пресечении преступления геноцида, принятой Генеральной Ассамблеей ООН 9 декабря 1948 года".[139]

Голод в СССР (1932—1933)

В Советском Союзе насильственные изменения в сельскохозяйственной политике (коллективизация), конфискации зерна и засухи вызвали советский голод 1932-1933 годов в Украинской ССР (Голодомор), Северо-Кавказском крае, Поволжье и Казахской ССР.[140][141][142] Голод был наиболее сильным на Украине, где его часто называют Голодомором. Значительную часть жертв голода (от 3,3 до 7,5 миллионов) составляли украинцы.[143][144][145] Другой частью голода был голод в Казахстане, также известный как Казахская катастрофа, когда погибло более 1,3 миллиона этнических казахов (около 38% населения).[146][147]

Хотя среди ученых до сих пор ведутся споры о том, был ли Голодомор геноцидом, некоторые исследователи утверждают, что сталинская политика, вызвавшая голод, могла быть разработана как атака на рост украинского национализма[148] и может подпадать под юридическое определение геноцида в Конвенции ООН о геноциде.[140][149][150][151] Голод был официально признан геноцидом Украиной и другими правительствами.[152][bv] В проекте резолюции Парламентская Ассамблея Совета Европы заявила, что голод был вызван "жестокими и преднамеренными действиями и политикой советского режима" и несет ответственность за гибель "миллионов невинных людей" в Украине, Беларуси, Казахстане, Молдове и России. Считается, что по отношению к численности населения Казахстан пострадал больше всех.[153] Относительно казахского голода Майкл Эллман утверждает, что он "кажется примером "геноцида по неосторожности", который не подпадает под действие Конвенции ООН о геноциде".[154]

Большой террор
Вскрыты массовые захоронения 1937-1938 годов и эксгумированы сотни тел для опознания членами семей[155]

Попытки Сталина укрепить свое положение лидера Советского Союза привели к эскалации арестов и казней, достигших кульминации в 1937-1938 годах, период, который иногда называют "ежовщиной" по имени сотрудника ЧК Николая Ежова, или эпохой Ежова, и продолжавшихся до смерти Сталина в 1953 году. Около 700 000 из них были казнены выстрелом в затылок.[156] Другие погибли от избиений и пыток во время "следственных изоляторов"[157] и в ГУЛАГе от голода, болезней, облучения и переутомления.[bw]

Аресты обычно производились со ссылкой на статью 58 (Уголовный кодекс РСФСР) о контрреволюционных законах, которая включала недонесение об изменнических действиях и, согласно поправке, добавленной в 1937 году, невыполнение назначенных обязанностей. По делам, расследованным Управлением государственной безопасности НКВД с октября 1936 года по ноябрь 1938 года, было арестовано не менее 1 710 000 человек и 724 000 человек казнено.[158] Современные исторические исследования оценивают общее число погибших от репрессий в 1937-1938 годах в 950 000-1 200 000 человек. Эти цифры учитывают неполноту официальных архивных данных и включают как смерти от расстрелов, так и смерти в ГУЛАГе в этот период.[bw] Бывшие кулаки и члены их семей составили большинство жертв: 669 929 человек были арестованы и 376 202 казнены.[159]

НКВД провел ряд национальных операций, направленных против некоторых этнических групп.[160] В общей сложности 350 000 были арестованы и 247 157 были казнены.[161] Из них польская операция НКВД, направленная против членов "Польской организации Войсковой линии", была, по-видимому, самой крупной: 140 000 арестов и 111 000 казней.[160] Хотя эти операции вполне могут представлять собой геноцид, как его определяет конвенция ООН,[160] или "мини-геноцид", по словам Саймона Себага Монтефиоре,[161] пока нет авторитетного решения о правовой характеристике этих событий.[126] Александр Николаевич Яковлев, ссылаясь на церковные документы, подсчитал, что за это время было казнено более 100 000 священников, монахов и монахинь.[162][163] Что касается преследования духовенства, Майкл Эллман заявил, что "террор 1937-38 годов против духовенства Русской православной церкви и других религий (Binner & Junge 2004) также может быть квалифицирован как геноцид".[164] Летом и осенью 1937 года Сталин направил агентов НКВД в Монгольскую Народную Республику и организовал монгольский Большой террор[165] в ходе которого было казнено около 22 000[166] или 35 000 человек[167]. Около 18 000 жертв были буддийскими ламами.[166] В Беларуси массовые захоронения нескольких тысяч гражданских лиц, убитых НКВД в 1937-1941 годах, были обнаружены в 1988 году в Курапатах.[168]

Советские убийства во время Второй мировой войны

После советского вторжения в Польшу в сентябре 1939 года оперативные группы НКВД начали удалять "враждебные советской власти элементы" с завоеванных территорий.[169] НКВД систематически применял пытки, которые часто заканчивались смертью.[170][171] По данным Польского института национальной памяти, 150 000 польских граждан погибли в результате советских репрессий во время войны.[172][173] Самые известные убийства произошли весной 1940 года, когда НКВД казнил около 21 857 польских военнопленных и интеллектуальных лидеров в результате того, что стало известно как Катынская резня.[174][175][176] Казни проводились и после аннексии стран Балтии.[177] На начальных этапах операции "Барбаросса" НКВД и приданные ему части Красной армии десятками тысяч уничтожали пленных и политических противников, прежде чем бежать от наступающих войск держав Оси.[178] На местах казней НКВД в Катыни и Медном в России, а также на "третьем поле убийств" в Пятихатках (Украина) были построены мемориальные комплексы.[179]

Китайская Народная Республика

Большой портрет Мао Цзэдуна на Тяньаньмэнь

Китайская коммунистическая партия пришла к власти в Китае в 1949 году после долгой и кровопролитной гражданской войны между коммунистами и националистическим Гоминьданом. Историки сходятся во мнении, что после захвата власти Мао Цзэдуном его политика и политические чистки прямо или косвенно привели к гибели десятков миллионов людей.[180][181][182] Основываясь на опыте Советов, Мао считал насилие необходимым для достижения идеального общества, вытекающего из марксизма, и поэтому он планировал и осуществлял насилие в больших масштабах.[183][184]

Кампания по подавлению контрреволюционеров

Первые крупномасштабные убийства при Мао произошли во время его земельной реформы и кампании по подавлению контрреволюционеров. По словам Дэниела Голдхагена, официальные материалы исследования, опубликованные в 1948 году, показывают, что Мао предполагал, что "десятая часть крестьян", или около 50 000 000, "должна быть уничтожена", чтобы облегчить проведение аграрной реформы.[185] Точное число людей, погибших во время земельной реформы Мао, считается меньшим; по данным Рудольфа Руммеля и Филипа Шорта, было убито не менее миллиона человек.[183][186] Подавление контрреволюционеров было направлено в основном на бывших гоминдановских чиновников и интеллигенцию, которых подозревали в нелояльности.[187] Согласно Ян Куйсону, по меньшей мере 712 000 человек были казнены, а 1 290 000 были заключены в трудовые лагеря, известные как Лаогай.[188]

Большой скачок и Великий китайский голод

Бенджамин Валентино утверждает, что Великий скачок вперед стал причиной Великого китайского голода, а худшие последствия голода были направлены на врагов режима.[189] Те, кого в предыдущих кампаниях называли "черными элементами" (религиозные лидеры, правые и богатые крестьяне), погибли в наибольшем количестве, потому что им отдавался самый низкий приоритет при распределении продовольствия.[189] В книге "Великий голод Мао" историк Франк Дикёттер пишет, что "принуждение, террор и систематическое насилие были самой основой Великого скачка вперед", и это "послужило мотивацией для одного из самых смертоносных массовых убийств в истории человечества".[190] По оценкам Дикёттера, за этот период по меньшей мере 2,5 миллиона человек были суммарно убиты или замучены до смерти.[191] Его исследования в местных и провинциальных китайских архивах показывают, что число погибших составило не менее 45 миллионов человек: "В большинстве случаев партия прекрасно знала, что она морит голодом свой собственный народ".[192] На секретном совещании в Шанхае в 1959 году Мао отдал приказ о закупке трети всего зерна в сельской местности, сказав: "Когда не хватает еды, люди умирают от голода. Лучше дать половине людей умереть, чтобы другая половина могла наесться досыта".[192] В свете дополнительных доказательств вины Мао, Руммель добавил убитых во время Великого голода к общему числу жертв демоцида Мао, в результате чего общее число убитых составило 77 миллионов человек.[45][bx]

Тибет

Согласно Жан-Луи Марголину в "Черной книге коммунизма", китайские коммунисты осуществили культурный геноцид тибетцев. Марголин утверждает, что убийства в Тибете были пропорционально больше, чем в самом Китае, и "можно с полным основанием говорить о геноцидной резне из-за количества людей, которые были вовлечены в нее".[193] По словам Далай-ламы и Центральной тибетской администрации, "тибетцев не только расстреливали, но и забивали до смерти, распинали, сжигали заживо, топили, калечили, морили голодом, душили, вешали, варили заживо, закапывали заживо, четвертовали и обезглавливали".[193] Адам Джонс, ученый, специализирующийся на геноциде, утверждает, что после восстания в Тибете в 1959 году китайцы санкционировали сеансы борьбы с реакционерами, во время которых "коммунистические кадры осуждали, пытали и часто казнили врагов народа". В результате этих сеансов погибло 92 000 человек из общей численности населения около 6 миллионов. Эти смерти, подчеркнул Джонс, можно рассматривать не только как геноцид, но и как элитицид, то есть "нападение на более образованных и ориентированных на лидерство элементов среди тибетского населения".[194] Патрик Френч, бывший директор Free Tibet Campaign в Лондоне, пишет, что Free Tibet Campaign и другие группы утверждают, что в общей сложности 1,2 миллиона тибетцев были убиты китайцами с 1950 года, но после изучения архивов в Дхарамсале он не нашел "никаких доказательств, подтверждающих эту цифру".[195] Френч утверждает, что достоверное альтернативное число вряд ли будет известно, но оценивает, что до полумиллиона тибетцев погибли "как "прямой результат" политики Китайской Народной Республики", используя оценку историка Уоррена Смита в 200 000 человек, отсутствующих в статистике населения Тибетского автономного района, и распространяя этот показатель на приграничные районы.[196]

Культурная революция

По оценкам китаеведов Родерика Макфаркухара и Майкла Шенхальса, только в сельских районах Китая в результате насилия Культурной революции было убито от 750 000 до 1,5 миллиона человек.[197] Красная гвардия Мао получила карт-бланш на издевательства и убийства людей, которых считали врагами революции.[198] В августе 1966 года более 100 учителей были убиты своими учениками в западной части Пекина.[199] Финкель и Штраус пишут, что по оценкам Су до трех миллионов человек были "убиты своими соседями в ходе коллективных убийств и митингов борьбы. Это произошло, несмотря на то, что центральное правительство не издавало никаких приказов о массовых убийствах".[200]

Ян Су утверждает, что массовые убийства во время Культурной революции были вызваны "парадоксом государственного спонсорства и государственного провала"; по словам Яна, массовые убийства были сосредоточены в сельских районах в течение нескольких месяцев после создания уездных революционных комитетов, причем вероятность массовых убийств в каждой общине была тем выше, чем больше в ней было местных членов партии. Репрессии местных организаций могли быть ответом на риторику насилия, продвигаемую столицами провинций в результате массовой фракционности в этих столицах, а "пик массовых убийств совпал с двумя объявлениями из партийного центра в июле 1968 года о запрете фракционных вооруженных боев и роспуске массовых организаций";[by] Янг пишет, что правительство Мао определяло классовых врагов, используя искусственный и произвольный стандарт, чтобы решить две политические задачи - "мобилизовать массовое подчинение и разрешить конфликт элит", а эластичная природа этой категории позволяла ей "принимать геноцидальное измерение при чрезвычайных обстоятельствах".[bz]

Площадь Тяньаньмэнь

Жан-Луи Марголин утверждает, что при Дэн Сяопине было убито не менее 1000 человек в Пекине и сотни людей были казнены в сельской местности после того, как его правительство подавило демонстрации на площади Тяньаньмэнь в 1989 году.[201] Как сообщила Луиза Лим в 2014 году, группа родственников жертв в Китае под названием "Матери Тяньаньмэнь" подтвердила личности более 200 убитых.[202] Алекс Беллами пишет, что эта "трагедия знаменует собой последний случай, когда эпизод массового убийства в Восточной Азии был прекращен самими преступниками, посчитавшими, что они преуспели".[203]

Камбоджа

Черепа жертв красных кхмеров на полях смерти в Камбодже

Поля смерти — это ряд мест в Камбодже, где большое количество людей было убито, а их тела захоронены режимом "красных кхмеров" во время его правления в стране, которое длилось с 1975 по 1979 год, после окончания гражданской войны в Камбодже. Социолог Мартин Шоу назвал геноцид в Камбодже "чистейшим геноцидом эпохи холодной войны".[204] Результаты демографического исследования геноцида в Камбодже показали, что число погибших в стране с 1975 по 1979 год составило от 1 671 000 до 1 871 000 человек, или 21-24% от общей численности населения Камбоджи, как считалось до прихода к власти красных кхмеров.[205] По словам Бена Кирнана, количество смертей, которые были вызваны именно казнями, до сих пор неизвестно, потому что многие жертвы умерли от голода, болезней и переутомления.[205] Исследователь Крейг Этчисон из Центра документации Камбоджи предполагает, что число погибших составило от 2 до 2,5 миллионов человек, при этом "наиболее вероятная" цифра - 2,2 миллиона. Потратив пять лет на исследование около 20 000 мест захоронений, он предположил, что "в этих массовых могилах находятся останки 1 112 829 жертв казни".[206] Исследование французского демографа Марека Сливинского подсчитало чуть менее 2 миллионов неестественных смертей при красных кхмерах из 7,8 миллионов камбоджийского населения 1975 года, при этом 33,5% камбоджийских мужчин умерли при красных кхмерах по сравнению с 15,7% камбоджийских женщин.[207] Число предполагаемых жертв казни, найденных в 23 745 массовых захоронениях, оценивается в 1,3 миллиона человек, согласно академическому источнику 2009 года. Считается, что казни составляют около 60% от общего числа погибших во время геноцида, остальные жертвы погибли от голода или болезней.[208]

Хелен Файн, исследователь геноцида, утверждает, что ксенофобская идеология режима "красных кхмеров" больше похожа на "почти забытое явление национал-социализма", или фашизма, чем на коммунизм.[209] Отвечая на "аргумент Бена Кирнана о том, что режим Демократической Кампучии Пол Пота был скорее расистским и в целом тоталитарным, чем марксистским или конкретно коммунистическим", Стив Хедер утверждает, что пример такого расистского мышления в применении к меньшинству народа Чам перекликается с "определением Маркса о не имеющем истории народе, обреченном на вымирание во имя прогресса", и поэтому является частью общих концепций класса и классовой борьбы.[210] Крейг Этчисон пишет, что данные о распределении и происхождении массовых захоронений, а также внутренние документы службы безопасности красных кхмеров позволяют сделать вывод, что "большая часть насилия осуществлялась в соответствии с приказами высшего политического руководства Коммунистической партии Кампучии", а не была результатом "спонтанных эксцессов мстительной, недисциплинированной крестьянской армии",[ca] В то время как французский историк Анри Локар пишет, что ярлык фашиста был применен к Красным кхмерам Коммунистической партией Вьетнама как форма ревизионизма, но репрессии, существовавшие при правлении Красных кхмеров, были "похожи (если не сказать более смертоносны) на репрессии во всех коммунистических режимах".[207] Дэниел Голдхаген утверждает, что красные кхмеры были ксенофобами, потому что верили, что кхмеры — "единственный подлинный народ, способный построить настоящий коммунизм".[211] Стивен Роузфилд пишет, что Демократическая Кампучия была самым смертоносным из всех коммунистических режимов в расчете на душу населения, прежде всего потому, что у нее "не было жизнеспособного производственного ядра" и она "не смогла установить границы для массовых убийств".[212]

Другие государства

Барбара Харфф и Тед Гурр пишут: "Большинство марксистско-ленинских режимов, пришедших к власти в результате длительной вооруженной борьбы в послевоенный период, совершили одно или несколько политических убийств, хотя их масштабы сильно различались".[cb] По мнению Бенджамина Валентино, большинство режимов, называвших себя коммунистическими, не совершали массовых убийств, но массовые убийства меньшего масштаба, чем его стандарт в 50 000 человек, убитых в течение пяти лет, могли иметь место в таких коммунистических государствах, как Болгария, Румыния и Восточная Германия, хотя отсутствие документов не позволяет вынести окончательное суждение о масштабах этих событий и мотивах их исполнителей.[213] Ацуси Таго и Фрэнк Уэйман пишут, что поскольку демоцид шире, чем массовые убийства или геноцид, можно сказать, что им занимались большинство коммунистических режимов, включая Советский Союз, Китай, Камбоджу, Северный Вьетнам, Восточную Германию, Польшу, Чехословакию, Венгрию, Северную Корею, Кубу, Лаос, Албанию и Югославию.[214]

Народная Республика Болгария

По словам Валентино, имеющиеся данные свидетельствуют о том, что от 50 000 до 100 000 человек могли быть убиты в Болгарии начиная с 1944 года в рамках кампании коллективизации сельского хозяйства и политических репрессий, хотя для вынесения окончательного суждения недостаточно документов.[215] В своей книге "История коммунизма в Болгарии" Динью Шарланов насчитывает около 31 000 человек, убитых режимом в период с 1944 по 1989 год.[216][217]

Восточная Германия

По мнению Валентино, от 80 000 до 100 000 человек могли быть убиты в Восточной Германии начиная с 1945 года в рамках советской кампании денацификации; другие ученые считают, что эти оценки завышены.[215][218][219]

Мемориал памяти погибших заключенных в специальном лагере НКВД в Германии

Сразу после Второй мировой войны в оккупированной союзниками Германии и аннексированных нацистами регионах началась денацификация. В советской оккупационной зоне Германии НКВД создавал лагеря для заключенных, обычно в заброшенных нацистских концентрационных лагерях, и использовал их для интернирования предполагаемых нацистов и нацистских немецких чиновников, а также некоторых помещиков и прусских юнкеров. Согласно файлам и данным, опубликованным Министерством внутренних дел СССР в 1990 году, в лагерях содержалось 123 000 немцев и 35 000 граждан других государств. Из этих заключенных в общей сложности 786 человек были расстреляны, а 43 035 человек умерли от различных причин. Большинство смертей не были прямыми убийствами, а были вызваны вспышками дизентерии и туберкулеза. Смерть от голода также имела большие масштабы, особенно в конце 1946 - начале 1947 года, но эти смерти, по-видимому, не были преднамеренными убийствами, поскольку нехватка продовольствия была широко распространена в советской оккупационной зоне. Заключенные в "лагерях молчания", как называли специальные лагеря НКВД, не имели доступа к черному рынку, и в результате они могли получать только ту еду, которую им передавали власти. Некоторые заключенные были казнены, а другие, возможно, были замучены до смерти. В этом контексте трудно определить, можно ли отнести гибель заключенных в лагерях тишины к массовым убийствам. Также трудно определить, сколько среди погибших было немцев, восточных немцев или представителей других национальностей.[220][221]

Восточная Германия возвела Берлинскую стену после Берлинского кризиса 1961 года. Несмотря на то, что пересечение границы между Восточной и Западной Германией было возможно для мотивированных и одобренных путешественников, тысячи восточных немцев пытались дезертировать, незаконно пересекая стену. За годы существования стены (1961-1989) охранники Берлинской стены убили от 136 до 227 человек.[222][223]

Социалистическая Республика Румыния

По мнению Валентино, от 60 000 до 300 000 человек могли быть убиты в Румынии начиная с 1945 года в рамках коллективизации сельского хозяйства и политических репрессий.[215]

Социалистическая Федеративная Республика Югославия

После Второй мировой войны коммунистический режим Иосипа Броз Тито жестоко подавлял противников и совершил несколько массовых убийств военнопленных. Европейские общественные слушания о преступлениях, совершенных тоталитарными режимами, сообщают: "Решение об "уничтожении" противников должно было быть принято в ближайших кругах югославского государственного руководства, и приказ, безусловно, был отдан Верховным главнокомандующим югославской армии Иосипом Броз Тито, хотя неизвестно, когда и в какой форме".[224][225][226][227][cc]

Доминик Макголдрик пишет, что, будучи главой "высокоцентрализованной и деспотичной" диктатуры, Тито обладал огромной властью в Югославии, а его диктаторское правление осуществлялось через сложную бюрократию, которая регулярно подавляла права человека.[227] Элиотт Бехар утверждает, что "Югославия Тито была жестко контролируемым полицейским государством",[228] а за пределами Советского Союза в Югославии было больше политических заключенных, чем во всей остальной Восточной Европе вместе взятой, согласно Дэвиду Мейтсу.[229] Тайная полиция Тито была создана по образцу советского КГБ. Ее сотрудники постоянно находились под постоянным контролем и часто действовали во внесудебном порядке,[230] их жертвами становились представители интеллигенции среднего класса, либералы и демократы.[231] Югославия подписала Международный пакт о гражданских и политических правах, однако некоторым его положениям уделяется мало внимания.[232]

Северная Корея

По словам Руммеля, принудительный труд, казни и концентрационные лагеря стали причиной смерти более миллиона человек в Корейской Народно-Демократической Республике с 1948 по 1987 год.[233] По другим оценкам, только в концентрационных лагерях Северной Кореи погибло 400 000 человек.[234] В лагерях был совершен широкий спектр зверств, включая принудительные аборты, детоубийство и пытки. Бывший судья Международного уголовного суда Томас Бюргенталь, один из авторов доклада Комиссии по расследованию прав человека в Корейской Народно-Демократической Республике и ребенок, переживший Освенцим, сказал The Washington Post, "что условия в [северо]корейских тюремных лагерях такие же ужасные, или даже хуже, чем те, которые я видел и пережил в молодости в нацистских лагерях и в моей долгой профессиональной карьере в области прав человека."[235] Пьер Ригуло оценивает 100 000 казней, 1,5 миллиона смертей через концентрационные лагеря и рабский труд, и 500 000 смертей от голода.[236]

Голод, унесший до миллиона жизней, был описан как результат экономической политики правительства Северной Кореи[237] и преднамеренного "террора-голода".[238] В 2010 году Стивен Роузфилд заявил, что "Красный холокост" "все еще продолжается в Северной Корее", поскольку Ким Чен Ир "отказывается отказаться от массовых убийств".[239] Адам Джонс приводит утверждение журналиста Джаспера Беккера о том, что голод был формой массового убийства или геноцида из-за политических манипуляций с продовольствием.[240] Оценки, основанные на переписи населения Северной Кореи 2008 года, предполагают от 240 000 до 420 000 избыточных смертей в результате северокорейского голода 1990-х годов и демографическое воздействие в виде уменьшения численности населения Северной Кореи на 600 000-850 000 человек в 2008 году в результате плохих условий жизни после голода.[241]

Демократическая Республика Вьетнам

Валентино приписывает 80 000-200 000 смертей "массовым убийствам коммунистов" в Северном и Южном Вьетнаме.[242]

Согласно исследованиям, основанным на вьетнамских и венгерских архивных данных, во время земельной реформы Северного Вьетнама с 1953 по 1956 год было казнено до 15 000 предполагаемых помещиков.[cd][243][244] Руководство Северного Вьетнама заранее планировало казнить 0,1% населения Северного Вьетнама (в 1955 году оно оценивалось в 13,5 млн. человек) как "реакционных или злых помещиков", хотя на практике это соотношение могло меняться.[245][246] В ходе кампании по земельной реформе были допущены драматические ошибки.[247] Ву Туонг утверждает, что количество казней во время земельной реформы в Северном Вьетнаме было пропорционально сопоставимо с количеством казней во время земельной реформы в Китае с 1949 по 1952 год.[245]

Куба

Согласно исследованиям Джея Улфелдера и Бенджамина Валентино, посвященным оценке рисков спонсируемых государством массовых убийств, где массовое убийство определяется как "действия государственных агентов, приводящие к преднамеренной гибели не менее 1 000 человек из отдельных групп в период продолжительного насилия", правительство Фиделя Кастро на Кубе убило от 5 000 до 8 335 человек в рамках кампании политических репрессий в период с 1959 по 1970 год.[248]

Демократическая Республика Афганистан

По мнению Фрэнка Уэймана и Ацуси Таго, хотя Демократическая Республика Афганистан часто рассматривается как пример коммунистического геноцида, она представляет собой пограничный случай.[214] До советско-афганской войны Народно-демократическая партия Афганистана казнила от 10 000 до 27 000 человек, в основном в тюрьме Пули-Чархи.[249][250][251] Были эксгумированы массовые захоронения расстрелянных заключенных, относящиеся к советской эпохе.[252]

После вторжения в 1979 году советские войска установили марионеточное правительство Бабрака Кармаля. К 1987 году около 80% территории страны постоянно контролировалось ни прокоммунистическим правительством и поддерживающими его советскими войсками, ни вооруженной оппозицией. Чтобы изменить баланс, Советский Союз использовал тактику, которая представляла собой сочетание политики выжженной земли и геноцида мигрантов. Систематически сжигая посевы и разрушая деревни в мятежных провинциях, а также подвергая ответным бомбардировкам целые деревни, подозреваемые в укрывательстве или поддержке сопротивления, Советский Союз пытался заставить местное население переселиться на контролируемую Советским Союзом территорию, тем самым лишая вооруженную оппозицию поддержки.[253] Валентино приписывает от 950 000 до 1 280 000 смертей гражданского населения советскому вторжению и оккупации страны в период с 1978 по 1989 год, в основном в качестве контрпартизанских массовых убийств.[254] К началу 1990-х годов примерно одна треть населения Афганистана покинула страну.[ce] M. Хассан Какар сказал, что "афганцы - одна из последних жертв геноцида со стороны сверхдержавы".[255]

Народно-Демократическая Республика Эфиопия

По оценкам Amnesty International, во время эфиопского "красного террора" 1977 и 1978 годов было убито полмиллиона человек.[256][257][258] Во время террора группы людей загонялись в церкви, которые затем сжигались, а женщины подвергались систематическим изнасилованиям со стороны солдат.[259] Фонд спасения детей сообщил, что жертвами "красного террора" стали не только взрослые, но и 1000 и более детей, в основном в возрасте от одиннадцати до тринадцати лет, трупы которых были оставлены на улицах Аддис-Абебы.[256] Утверждается, что эфиопский диктатор Менгисту Хайле Мариам убивал политических противников голыми руками.[260]

Споры о голоде

Советский голод 1932-1933 годов, заштрихованы районы, где последствия голода были наиболее сильными

По мнению историка Дж. Арча Гетти, более половины из 100 миллионов смертей, которые приписывают коммунизму, были вызваны голодом.[261] Стефан Куртуа утверждает, что многие коммунистические режимы вызывали голод в своих попытках насильственной коллективизации сельского хозяйства и систематически использовали его в качестве оружия, контролируя поставки продовольствия и распределяя его по политическим мотивам. Куртуа утверждает, что "в период после 1918 года только коммунистические страны пережили такой голод, который привел к гибели сотен тысяч, а в некоторых случаях и миллионов людей". И снова в 1980-х годах две африканские страны, провозгласившие себя марксистско-ленинскими, Эфиопия и Мозамбик, были единственными странами, пережившими эти смертоносные голоды".[cf]

Ученые Стивен Г. Уиткрофт, Р. В. Дэвис и Марк Таугер отвергают идею о том, что украинский голод был актом геноцида, намеренно осуществленным советским правительством.[262][263] Гетти утверждает, что "подавляющее большинство ученых, работающих с новыми архивами, считают, что ужасный голод 1930-х годов был результатом сталинской неуклюжести и жесткости, а не какого-то геноцидного плана".[261] Писатель Александр Солженицын в статье в "Известиях" от 2 апреля 2008 года высказал мнение, что голод 1930-х годов на Украине ничем не отличался от российского голода 1921-1922 годов, поскольку оба были вызваны безжалостным ограблением крестьян большевистскими зернозаготовками.[264]

Панкадж Мишра ставит под сомнение прямую ответственность Мао за голод, заявляя: "Большое количество преждевременных смертей также произошло в новых независимых странах, которыми не управляли непостоянные тираны". Мишра приводит исследование нобелевского лауреата Амартия Сена, демонстрирующее, что во второй половине 20-го века в демократической Индии было больше смертей от голода и болезней, чем в Китае. Сен писал: "Похоже, Индия умудряется каждые восемь лет наполнять свой шкаф большим количеством скелетов, чем Китай поместил туда за годы своего позора".[265][266]

Бенджамин Валентино пишет: "Хотя не все смерти от голода в этих случаях были преднамеренными, коммунистические лидеры направили худшие последствия голода против своих предполагаемых врагов и использовали голод как оружие, чтобы заставить миллионы людей подчиниться директивам государства".[267] Дэниел Голдхаген говорит, что в некоторых случаях смерть от голода не следует отличать от массового убийства, комментируя это: "Всякий раз, когда правительства не облегчали условия голода, политические лидеры решали не говорить "нет" массовой смерти — другими словами, они говорили "да"". Голдхаген говорит, что такие случаи имели место во время восстания Мау-Мау, Большого скачка вперед, гражданской войны в Нигерии, войны за независимость Эритреи и войны в Дарфуре.[268]

Историки и журналисты, такие как Шеймас Милн и Джон Винер, критикуют акцент на коммунизме при возложении вины за голод. В статье 2002 года для The Guardian Милн упоминает о "моральной слепоте, проявленной по отношению к истории колониализма", и пишет: "Если Ленин и Сталин считаются убийцами тех, кто умер от голода во время голода 1920-х и 1930-х годов, то Черчилль, безусловно, несет ответственность за 4 миллиона смертей в Бенгальском голоде 1943 года, которого можно было избежать". Милн сетует, что в то время как "существует восхваляемая "Черная книга коммунизма", [не существует] такого всеобъемлющего обвинительного заключения по колониальному прошлому".[269] Вайнер делает аналогичное утверждение, сравнивая Голодомор и Бенгальский голод 1943 года, заявляя, что роль Уинстона Черчилля в Бенгальском голоде "кажется похожей на роль Сталина в украинском голоде".[270] Историк Майк Дэвис, автор книги "Холокосты поздней Виктории", проводит сравнение между Великим китайским голодом и индийским голодом конца XIX века, утверждая, что в обоих случаях правительства, курировавшие борьбу с голодом, сознательно решили не облегчать условия, и поэтому несут ответственность за масштабы смертей во время голода.[271]

Историк Майкл Эллман критически относится к фиксации на "уникальном сталинском зле", когда речь идет о чрезмерной смертности от голода. Эллман утверждает, что массовые смерти от голода не являются "уникальным сталинским злом", отмечая, что на протяжении всей истории России голод и засухи были обычным явлением, включая российский голод 1921-1922 годов, который произошел до прихода Сталина к власти. Он также утверждает, что голод был широко распространен по всему миру в 19 и 20 веках в таких странах, как Индия, Ирландия, Россия и Китай. По мнению Эллмана, "Большая восьмерка" "виновна в массовом непредумышленном убийстве или массовой гибели людей от преступной халатности, поскольку не приняла очевидных мер по снижению массовой смертности", а поведение Сталина "было не хуже, чем у многих правителей в XIX и XX веках".[127]

Правовой статус и судебное преследование

Согласно конституционной поправке 1992 года в Чешской Республике, лицо, которое публично отрицает, ставит под сомнение, одобряет или пытается оправдать нацистский или коммунистический геноцид или другие преступления нацистов или коммунистов, наказывается тюремным заключением на срок от 6 месяцев до 3 лет.[272] В 1992 году Барбара Харфф написала, что ни одна коммунистическая страна или руководящий орган никогда не были осуждены за геноцид.[273] В своем предисловии к "Черной книге коммунизма" в 1999 году Мартин Малиа написал: "Во всем бывшем коммунистическом мире, более того, практически никто из ответственных чиновников не предстал перед судом и не понес наказания. Действительно, везде коммунистические партии, хотя обычно под новыми названиями, соревнуются в политике".[274]

Менгисту Хайле Мариам, бывший коммунистический лидер Эфиопии

По итогам судебного процесса, длившегося с 1994 по 2006 год, бывший правитель Эфиопии Менгисту Хайле Мариам был признан виновным в геноциде, военных преступлениях и преступлениях против человечности и приговорен эфиопским судом к смертной казни за свою роль в эфиопском "красном терроре".[275][276][277][278] Эфиопское законодательство отличается от Конвенции ООН о геноциде и других определений тем, что определяет геноцид как намерение уничтожить политические, а не только этнические группы. В этом отношении он очень похож на определение политического убийства.[273]

В 1997 году правительство Камбоджи обратилось к Организации Объединенных Наций за помощью в создании Трибунала красных кхмеров.[279][280][281] Обвинение представило следственным судьям имена пяти возможных подозреваемых 18 июля 2007 года.[279] 26 июля 2010 года Канг Кек Иев (товарищ Дуч), начальник тюремного лагеря S-21 в Демократической Кампучии, где были замучены и затем убиты более 14 000 человек (в основном в близлежащем Чоенг Эк), был признан виновным в преступлениях против человечности и приговорен к 35 годам заключения. Срок его заключения был сокращен до 19 лет отчасти потому, что он провел за решеткой 11 лет.[282] Нуон Чеа, второй командир "красных кхмеров" и самый старший из оставшихся в живых членов этой организации, был обвинен в военных преступлениях и преступлениях против человечности, но не в геноциде. 7 августа 2014 года он был осужден Трибуналом красных кхмеров за преступления против человечности и приговорен к пожизненному заключению.[283][284] Кхиеу Сампхан, глава государства красных кхмеров, также был осужден за преступления против человечности. В 2018 году Нуон Чеа и Кхиеу Сампхан были признаны виновными в геноциде за "попытку истребления меньшинств чам и вьетнамцев".[285]

В августе 2007 года Арнольд Мери, ветеран Красной армии Эстонии и двоюродный брат бывшего президента Эстонии Леннарта Мери, был обвинен эстонскими властями в геноциде за участие в депортации эстонцев на Хийумаа в 1949 году.[286][287] Мери отверг обвинения, охарактеризовав их как политически мотивированную клевету, сказав: "Я не считаю себя виновным в геноциде". Судебный процесс был остановлен, когда Мери умер 27 марта 2009 года в возрасте 89 лет.[288]

26 ноября 2010 года Государственная Дума России приняла декларацию, признающую ответственность Сталина за Катынскую резню, казнь более 21 000 польских военнопленных и интеллектуальных лидеров сталинским НКВД. В декларации говорится, что архивные материалы "не только раскрывают масштабы ужасной трагедии, но и предоставляют доказательства того, что катынское преступление было совершено по прямому приказу Сталина и других советских лидеров".[289][cg]

Мемориалы и музеи

Карта сталинских лагерей ГУЛАГа в Музее ГУЛАГа в Москве, основанном в 2001 году историком Антоном Антоновым-Овсеенко

Памятники жертвам коммунизма есть почти во всех столицах Восточной Европы, а также несколько музеев, которые документируют преступления, произошедшие во время коммунистического правления, такие как Музей оккупации и борьбы за свободу в Литве, Музей оккупации Латвии в Риге и Дом террора в Будапеште, все три этих музея также документируют преступления, произошедшие во время нацистского правления.[290][261] Некоторые ученые, в том числе Кристен Годси и Лор Ноймайер, утверждают, что эти усилия направлены на институционализацию нарратива "жертв коммунизма" как теории двойного геноцида, или моральной эквивалентности между нацистским Холокостом (расовое убийство) и теми, кого убивали коммунистические государства (классовое убийство),[63] и что такие работы, как "Черная книга коммунизма", сыграли важную роль в криминализации коммунизма в европейском политическом пространстве в эпоху после холодной войны.[64] Золтан Дуйсин пишет, что "европеизация антитоталитарной "коллективной памяти" о коммунизме свидетельствует о возникновении поля антикоммунизма", а нарратив предлагается "предпринимателями антикоммунистической памяти".[291]

В Вашингтоне, округ Колумбия, бронзовая статуя, созданная по образцу скульптуры Богини демократии, которая была создана во время протестов на площади Тяньаньмэнь в 1989 году, была посвящена как Мемориал жертвам коммунизма в 2007 году, после того как Конгресс санкционировал ее установку в 1993 году.[22][292] Фонд памяти жертв коммунизма планирует построить в Вашингтоне Международный музей коммунизма.[293] В 2002 году в Праге был открыт Мемориал жертвам коммунизма.[294] В Венгрии мемориал Gloria Victis в честь "100 миллионов жертв коммунизма" был возведен в 2006 году в 50-ю годовщину Венгерской революции.[295] По состоянию на 2008 год в России насчитывалось 627 мемориалов и мемориальных досок, посвященных жертвам коммунистического террора, большинство из которых были созданы частными лицами, но в стране не было ни национального памятника, ни национального музея.[296] Стена скорби в Москве, открытая в октябре 2017 года, является первым в России памятником жертвам политических преследований Сталина в советское время.[297] В 2017 году Комиссия национальной столицы Канады утвердила проект Мемориала жертвам коммунизма - Канада, земля-убежище, который будет построен на территории Сада провинций и территорий в Оттаве.[298] 23 августа 2018 года в Таллине президент Эстонии Керсти Кальюлайд торжественно открыла Мемориал жертвам коммунизма 1940-1991 годов.[299] Строительство мемориала финансировалось государством, а сам мемориал находится в ведении Эстонского института исторической памяти.[300] Дата церемонии открытия была выбрана потому, что она совпала с официальным Европейским днем памяти жертв сталинизма и нацизма.[301]

См. также

Коммунистические движения и насилие
Массовое убийство коммунистов
Насилие со стороны правительства в целом и сравнительные исследования

Примечания

Выдержки и заметки

  1. Krain, 1997, pp. 331–332: "1. The literatures on state-sponsored mass murder and state terrorism have been plagued by definitional problems. Terms such as state-sponsored mass murder and state terrorism can be (and often are) easily confused and therefore need elaboration. The main difference between state-sponsored mass murder and state terrorism, for instance, is one of intentionality. The purpose behind policies of state-sponsored mass murder such as genocide or politicide is to eliminate an entire group (Gurr 1986, 67). The purpose behind policies of state terrorism is to 'induce sharp fear and through that agency to effect a desired outcome in a conflict situation' (Gurr 1986, 46). The former requires mass killings to accomplish its goal. The latter's success is dependent on the persuasiveness of the fear tactics used. Mass killings may not be necessary to accomplish the particular goal. ... 2. Genocides are mass killings in which the victim group is defined by association with a particular communal group. Politicides are mass killings in which 'victim groups are defined primarily in terms of their hierarchical position or political opposition to the regime and dominant groups' (Harff and Gurr 1988, 360). Interestingly, many of the instances coded by Harff and Gurr as 'politicide' are considered by much of the literature to be instances of state terrorism (e.g., Argentina, Chile, El Salvador) (Lopez 1984, 63). Evidently there is some overlap between state terrorism and some kinds of state-sponsored mass murder."
  2. Valentino, 2005, p. 9: "Mass killing and Genocide. No generally accepted terminology exists to describe the intentional killing of large numbers of noncombatants."
  3. Karlsson & Schoenhals, 2008, p. 6: "'Crimes against humanity' is a linguistically and logically cumbersome term when the aim is to analyse physical violence perpetrated by individual groups, institutions and states against specific victim groups in their own country, which is essentially the case in the context of communist regimes' crimes against humanity. In addition, it is not in keeping with the terms that have long been used by the academic community. Naturally, the work of creating an inventory includes examining the terms used in practice by researchers in their analyses, and it is reasonable to assume that every time, every society and every paradigm has its own terms to refer to the crimes of communist regimes. Nonetheless, it is possible to establish at this early stage that researchers have long used the word terror to describe the crimes of the Soviet communist regime, regardless of the framework of interpretation to which they adhere. Although the extent to which the mass operations and forced deportations of specific ethnic groups ordered by Stalin before and during the Second World War can be defined as genocide is debated, there is agreement among researchers that the term 'terror' is the best reflection of the development of violence in Bolshevik Russia and in the communist Soviet Union under Lenin and Stalin. As a result, terror will be the term most frequently used here in analysing the Soviet communist criminal history. On the other hand, the term terror is seldom used to describe the mass killings in Cambodia between 1975 and 1979, which may be because it is less clear that the actual intention and stated motive of the Khmer Rouge was to terrorise people into submission. The term genocide, however, is relatively widely accepted and established in describing the systematic and selective crimes of the communist regime in Cambodia, although the use of this term is not entirely uncontroversial. Therefore, in analysing the criminal history of Cambodia, this term will be used in precise contexts dealing with the killing of a category of people, whereas more neutral terms such as mass killing and massacre are used to refer to the general use of violence. The terminology used in the Chinese criminal history is dealt with in detail as part of the section on China. ... In the Soviet case, as Klas-Göran Karlsson so rightly notes, there is an 'established term' for the crimes of the regime, namely 'terror' – and this is used almost regardless of the general frameworks of interpretation employed by individual researchers. In the same way, he notes that 'the term genocide is established and accepted as a description of the crimes of the Khmer Rouge'. In the case of the People's Republic of China, however, there are no equivalent terms that are accepted or generally established in the academic community and that can be made use of in a research inventory. Bibliographies and search engines all speak their own clear language: those who carried out research on Maoism in its day made very limited use of words such as terror and genocide, and neither do these terms appear among the key terms that carry implicit clear explanations and are therefore regularly used by current foreign and Chinese historians."
  4. Semelin, 2009, p. 318: "'Classicide', in counterpoint to genocide, has a certain appeal, but it doesn't convey the fact that communist regimes, beyond their intention of destroying 'classes' - a difficult notion to grasp in itself (what exactly is a 'kulak'?) - end up making political suspicion a rule of government: even within the Party (and perhaps even mainly within the Party). The notion of 'fratricide' is probably more appropriate in this regard. That of 'politicide', which Ted Gurr and Barbara Harff suggest, remains the most intelligent, although it implies by contrast that 'genocide' is not 'political', which is debatable. These authors in effect explain that the aim of politicide is to impose total political domination over a group or a government. Its victims are defined by their position in the social hierarchy or their political opposition to the regime or this dominant group. Such an approach applies well to the political violence of communist powers and more particularly to Pol Pot's Democratic Kampuchea. The French historian Henri Locard in fact emphasises this, identifying with Gurr and Harff's approach in his work on Cambodia. However, the term 'politicide' has little currency among some researchers because it has no legal validity in international law. That is one reason why Jean-Louis Margolin tends to recognise what happened in Cambodia as 'genocide' because, as he points out, to speak of 'politicide' amounts to considering Pol Pot's crimes as less grave than those of Hitler. Again, the weight of justice interferes in the debate about concepts that, once again, argue strongly in favour of using the word genocide. But those so concerned about the issue of legal sanctions should also take into account another legal concept that is just as powerful, and better established: that of crime against humanity. In fact, legal scholars such as Antoine Garapon and David Boyle believe that the violence perpetrated by the Khmer Rouge is much more appropriately categorised under the heading of crime against humanity, even if genocidal tendencies can be identified, particularly against the Muslim minority. This accusation is just as serious as that of genocide (the latter moreover being sometimes considered as a subcategory of the former) and should thus be subject to equally severe sentences. I quite agree with these legal scholars, believing that the notion of 'crime against humanity' is generally better suited to the violence perpetrated by communist regimes, a viewpoint shared by Michael Mann."
  5. Su, 2011, pp. 7–8: "Killing civilians in large numbers is an age-old phenomenon. Since World War II, its conceptualization has been shaped by the enormity of the Holocaust, in which Hitler and the Nazi regime killed more than six million Jews. In 1948, the United Nations (UN) passed the 'Convention of the Prevention and Punishment of the Crime of Genocide.' Lemkin and other framers clearly had the Holocaust in mind when they defined genocide as an act of a nation-state to eliminate an ethnic or national group. Other conceptions of genocide are also preoccupied by central state politics, state-led exterminations, and institutionalized state killers. Later scholars expanded the concept to include cases in which victims are defined other than by ethnic, national, or religious characteristics. Valentino uses the term mass killing instead, and defines it as 'the intentional killing of a massive number of noncombatants.' Other concepts such as politicide, democide, and classicide were developed to address killings in communist countries."
  6. Weiss-Wendt, 2008, p. 42: "The field of comparative genocide studies has grown beyond recognition over the past two decades, though more quantitatively than qualitatively. On the surface, everything looks good: the number of books on genocide has tripled within less than a decade; the field of comparative genocide studies has its own professional association and journals; more and more colleges and universities offer courses on genocide; several research institutions dedicated to the study of genocide have been established. If we are talking numbers, comparative genocide studies are indeed a success. Upon closer examination, however, genocide scholarship is ridden with contradictions. There is barely any other field of study that enjoys so little consensus on defining principles such as definition of genocide, typology, application of a comparative method, and timeframe. Considering that scholars have always put stress on prevention of genocide, comparative genocide studies have been a failure. Paradoxically, nobody has attempted so far to assess the field of comparative genocide studies as a whole. This is one of the reasons why those who define themselves as genocide scholars have not been able to detect the situation of crisis."
  7. 1 2 Ott, 2011, p. 53: "As is customary in the literature on mass killing of civilians there is a need to restate here what mass killing is about. Although many definitions have been used — 'genocide', 'politicide' and 'democide' — there has emerged a sort of consensus that the term 'mass killing' is much more straightforward than either genocide or politicide. Harff (2003) makes a clear distinction from genocide, often used interchangeably with mass killing, by emphasizing the intention of the perpetrator. He [sic] posits: 'genocide as an authority group's sustained purposeful implementation or facilitation of policies designed to destroy, in whole or in part, a national, ethnic, racial or religious group' (Harff, 2003, p. 58). Although this definition encompasses the ethnic population, the emphasis here is on the objective function of the authority, which is the destruction in whole or part of the intended group. The second definition, politicide, limits the annihilation to a specific group. Politicide pertains when the victimized group is identified by its political opposition to the dominant party, rather than other communal characteristics (Harff, 2003, p. 58). Rummel (1995) advanced the democide label. It is defined as the 'murder of any person or people by a government including genocide, politicide and mass murder' (p. 3)."
  8. Semelin, 2009, p. 37: "Mann thus establishes a sort of parallel between racial enemies and class enemies, thereby contributing to the debates on comparisons between Nazism and communism. This theory has also been developed by some French historians such as Stéphane Courtois and Jean-Louis Margolin in The Black Book of Communism: they view class genocide as the equivalent to racial genocide. Mann however refuses to use the term 'genocide' to describe the crimes committed under communism. He prefers the terms 'fratricide' and 'classicide', a word he coined to refer to intentional mass killings of entire social classes."
  9. Rummel, 1993: "First, however, I should clarify the term democide. It means for governments what murder means for an individual under municipal law. It is the premeditated killing of a person in cold blood, or causing the death of a person through reckless and wanton disregard for their life. Thus, a government incarcerating people in a prison under such deadly conditions that they die in a few years is murder by the state--democide--as would parents letting a child die from malnutrition and exposure be murder. So would government forced labor that kills a person within months or a couple of years be murder. So would government created famines that then are ignored or knowingly aggravated by government action be murder of those who starve to death. And obviously, extrajudicial executions, death by torture, government massacres, and all genocidal killing be murder. However, judicial executions for crimes that internationally would be considered capital offenses, such as for murder or treason (as long as it is clear that these are not fabricated for the purpose of executing the accused, as in communist show trials), are not democide. Nor is democide the killing of enemy soldiers in combat or of armed rebels, nor of noncombatants as a result of military action against military targets."
  10. 1 2 Harff, 2003, p. 58: "First, the Convention does not include groups of victims defined by their political position or actions. Raphael Lemkin (1944) coined the term genocide and later sought the support of as many states as possible for a legal document that would outlaw mass killings and prescribe sanctions against potential perpetrators. Because the first draft of the Convention, which included political groups, was rejected by the USSR and its allies, the final draft omitted any reference to political mass murder (Le Blanc 1988). The concept of politicide is used here to encompass cases with politically defined victims, consistent with Fein’s (1993b, 12) line of reasoning that 'mass killings of political groups show similarities in their causes, organization and motives.'"
  11. Williams, 2008, p. 190: "A vital element of the evolution of genocide studies is the increased attention devoted to the mass killing of groups not primarily defined by ethnic or religious identities. Most vulnerable minorities around the world had been so defined when Lemkin was crafting his genocide framework, and when UN member states were drafting the Genocide Convention. Such groups continued to be targeted in the post-Second World War period, as in East Pakistan/ Bangladesh in 1971, or Guatemala between 1978 and 1984. But it became increasingly apparent that political groups were on the receiving end of some of the worst campaigns of mass killing, such as the devastating assault on the Indonesian Communist Party in 1965—1966 (with half a million to one million killed), and the brutal campaigns by Latin American and Asian military regimes against perceived dissidents in the 1970s and 1980s. One result of this re-evaluation was that the mass killing by the Khmer Rouge regime in Cambodia between 1975 and 1978, previously ruled out as genocide or designated an 'auto-genocide' because most victims belonged to the same ethnic-Khmer group as their killers, came to be accepted as a classic instance of twentieth-century genocide. Detailed investigations were also launched into the hecatombs of casualties inflicted under Leninism and Stalinism in the post-revolutionary Soviet Union, and by Mao Zedong's communists in China. In both of these cases—and to some degree in Cambodia as well—the majority of deaths resulted not from direct execution, but from the infliction of 'conditions of life calculated to bring about [the] physical destruction' of a group, in the language of Article II(c) of the Genocide Convention. In particular, the devastating famines that struck the Ukraine and other minority regions of the USSR in the early 1930s, and the even greater death-toll—numbering tens of millions—caused by famine during Mao's 'Great Leap Forward' (1958—1962), were increasingly, though not uncontroversially, depicted as instances of mass killing underpinned by genocidal intent."
  12. 1 2 Hackmann, 2009: "A coining of communism as 'red Holocaust,' as had been suggested by the Munich Institut fur Zeitgeschichte, did not find much ground, neither in Germany nor elsewhere in international discussions."
  13. Rosefielde, 2010, p. 3: "The Red Holocaust could be defined to include all murders (judicially sanctioned terror-executions), criminal manslaughter (lethal forced labor and ethnic cleansing) and felonious negligent homicide (terror-starvation) incurred from insurrectionary actions and civil wars prior to state seizure, and all subsequent felonious state killings. This treatise, however, limits the Red Holocaust death toll to peacetime state killings, even if communists were responsible for political assassinations, insurrections and civil wars before achieving power, in order to highlight the causal significance of communist economic systems. It also excludes deaths attributable to wartime hostilities after states were founded. As a matter of accounting, the convention excludes Soviet killings before 1929, during World War II (1940-45) and in Germany, occupied Europe, North Korea, Manchuria and the Kuril Islands (1946-53). Killings in China before October 1949 are similarly excluded, as are those in Indochina before 1954. Soviet slaughter of nobles, kulaks, capitalist and the bourgeoisie during War Communism are part of the excluded wartime group, but killings of similar social categories in China, North Korea, Vietnam, Laos and Cambodia after their civil wars in the process of Communist consolidation are included. The summary casualty statistics reported in Table 11.1 conform with this definition and in principle only reflect excess deaths, excluding natural mortality. It provides a comprehensive picture of discretionary communist killings unobscured by wartime exigencies. Others desiring a broader body count to assess the fullest extent of communist carnage can easily supplement the estimates provided here from standard sources."
  14. Shafir, 2016, p. 64: "Alexandra Laignel-Lavastine, who was among the first Western authors to analyze this postcommunist trend in Romania, was noting back in 1999 that 'The pathos, indeed the intentionally provocative tone of the militant parallelism [between Nazism and communism]' makes use of the term 'Red Holocaust' primarily in order to utilize a notion (Holocaust) that 'allows the reality it describes to immediately attain, in the Western mind, a status equal to that of the extermination of the Jews by the Nazi regime.' Furthermore, 'the spirit of the wording is one of a claim of victimization careful to legitimize itself in a sort of mimetic rivalry with Jewish memory.' That is the competitive martyrdom component of Double Genocide. But Laignel-Lavastine's intuitive article also alludes to an ideological basis at the foundations of such efforts. In her opinion, postcommunist Romanian historiography had been captured by (both inter-war and national-communist) ideology."
  15. Voicu, 2018, p. 46: "Beginning in the 1990s the notion of a 'red Holocaust' (or a 'communist Holocaust') was forged in order to establish--including at the level of terminology--the similarity of the two tragedies. The concept of Holocaust, specific to the history of European Jews (and Roma people and other social categories), was thus extracted from its customary register and used to define a different historical experience with its own specific traits. Leon Volovici rightfully condemned the abusive use of this concept as an attempt to 'usurp' and undermine a symbol specific to the history of European Jews. As many of those who use the term 'red Holocaust' (and other terms along the same lines, such as 'the Holocaust of Romanian culture' and 'the Holocaust of Romanian people') do so with antisemitic rancor, claiming that the authors of this 'Holocaust' are none other than the Jews, the reason for the hijacking of the term becomes clear: to place the blame on Jews and to manufacture an alternate history. It should be noted that the intelligentsia at the top of Romanian culture does not use the expression 'red Holocaust' systematically, but rather accidentally. Gabriela Adameșteanu and Rodica Palade, for instance, once considered this syntagma an innocent 'metaphor' that could be used legitimately and fruitfully in the debate about the crimes of the communist regime. However, the two journalists--who at the time they supported this syntagma were at the helm of Revista 22--did not use the expression in later publications. From time to time, the syntagma was used by other intellectuals, too, but most of them have recognized its traps and intentions. Yet, while it is no longer part of their usual vocabulary, something of its spirit is still present in the positions they adopt."
  16. Staub, 2011, p. 100: "In contrast to genocide, I see mass killing as 'killing (or in other ways destroying) members of a group without the intention to eliminate the whole group, or killing large numbers of people' without a focus on group membership."
  17. Charny, 1999: In the Encyclopedia of Genocide (1999), Israel Charny defined generic genocide as "the mass killing of substantial numbers of human beings, when not in the course of military action against the military forces of an avowed enemy, under conditions of the essential defenselessness and helplessness of the victims."; Easterly, Gatti & Kurlat, 2006, pp. 129–156: In the 2006 article "Development, Democracy, and Mass Killings", William Easterly, Roberta Gatti, and Sergio Kurlat adopted Charny's definition of generic genocide for their use of mass killing and massacre to avoid the politics of the term genocide altogether.
  18. Ulfelder & Valentino, 2008, p. 2: "The research described here sprang from an interest in observing and assessing the risk of extreme human-rights violations in the form of large-scale violence perpetrated by states against noncombatant civilians. Researchers working in this area usually use the terms 'genocide' or 'mass killing' to label their subject of interest, but the definitions of those terms remain a source of heated debate among scholars, international lawyers, and policy-makers. Cognizant of these debates, we considered numerous strategies for defining and observing our phenomenon of interest. Unfortunately, none captured the range of events that we wished to explore as completely and objectively as does a simple numerical threshold of civilian fatalities. For purposes of this research, then, we defined a mass killing as any event in which the actions of state agents result in the intentional death of at least 1,000 noncombatants from a discrete group in a period of sustained violence."
  19. 1 2 Bellamy, 2010, p. 102: "If we look at mass killing since 1945 perpetrated by non-democratic states outside the context of war, we find two basic types of case. The first involved revolutionary communist governments implementing their plans for radical transformation. Over one-third of all the relevant cases (14 of the 38 episodes) were perpetrated by communist governments. According to Benjamin Valentino, communist governments were so exceptionally violent because the social transformations they attempted to engineer required the material dispossession of vast numbers of people. The most radical of these regimes, in China, Cambodia, and North Korea, attempted to completely reorient society, eradicating traditional patterns of life and forcibly imposing a new and alien way of life. Communist objectives, Valentino points out, could only be achieved with violence and the scale of the transformation dictated a massive amount of violence. Of course, communist revolutions also elicited resistance, prompting the state into massive and bloody crackdowns and generating a culture of paranoia which led many regimes to periodically purge their own ranks (China's 'cultural revolution' being a good example). In communist ideology, the good of the party was associated with the national interest, individuals were divested of rights and subordinated to the will of the party leadership, and entire groups (e.g. kulaks in the Soviet Union, merchants and intellectuals in Cambodia) were deemed 'class enemies' that could be eradicated en masse to protect the revolution."
  20. Wayman & Tago, 2010, pp. 4, 11, 12–13: "Our term, 'mass killing', is used by Valentino (2004: 10), who aptly defines it as 'the intentional killing of a massive number of noncombatants'. The word 'noncombatants' distinguishes mass killing from battle-deaths in war, which occur as combatants fight against each other. The 'massive number' he selects as the threshold to mass killing is 'at least fifty thousand intentional deaths over the course of five or fewer years' (Valentino, 2004: 11-12), which of course averages to at least 10,000 killed per year. ... One reason for selecting these thresholds of 10,000 and 1,000 deaths per year is that we find that in the Harff data on geno-politicide, which are one of our key datasets, there are many cases of over 10,000 killed per year, but also some in which between 1,000 and 10,000 are killed per year. Therefore, analyzing at a 1,000-death threshold (as well as the 10,000 threshold) insures the inclusion of all the Harff cases. Valentino chooses 50,000 over five years as 'to some extent arbitrary', but a 'relatively high threshold' to create high confidence that mass killing did occur and was deliberate, 'given the generally poor quality of the data available on civilian fatalities' (Valentino, 2004: 12). We believe that our similar results, when we lower the threshold to 1,000 killed per year, are an indication that the data in Harff and in Rummel remain reliable down even one power of ten below Valentino's 'relatively high' selected threshold, and we hope that, in that sense, our results can be seen as a friendly amendment to his work, and that they basically lend confidence, based on empirical statistical backing, for the conceptual direction which he elected to take. ... Within that constant research design, we then showed that the differences were not due to threshold either (over 10,000 killed per year; over 1,000; or over 1). The only remaining difference is the measure of mass killing itself — democide vs. geno-politicide. We have further shown that (although the onset years vary from Harff to Rummel), when one looks at which sovereign states were involved (and the approximate onset year), the geno politicide data is basically a proper subset of the democide data (as one would expect by the addition of the need to show specific intent in geno-politicide). It would therefore appear (assuming for the moment that there are not any big measurement biases) that autocratic regimes, especially communist, are prone to mass killing generically, but not so strongly inclined (i.e. not statistically significantly inclined) toward geno-politicide."
  21. Su, 2003, p. 4: "Following Valentino (1998), I define mass killing in this paper as 'the intentional killing of a significant number of the members of any group (as group and its membership are defined by the perpetrator) of non-combatants' (1998:4). A few elements of this definition are worth further discussion. First, identification of the victim is based on 'membership,' as opposed to one that is based on immediate threat. In the case of Cultural Revolution, the membership is based on political standards as opposed to ascriptive traces such as race and ethnicity.4 Second, the intent to kill is imputable in the perpetrator. This separates mass killing from other causes of deaths in the Cultural Revolution such as death resulting from on-stage beating or off-stage beating. In on-stage beating the intention was not to kill but to convey a symbolic message and to humiliate the victims, and the main purpose of off-stage torture for confession was clearly to force a confession. Mass killing also differs from casualties of armed battles, a widespread phenomenon occurring in the earlier stage of the Cultural Revolution. Finally, the criterion of 'a significant number' indicates some concentration in terms of time and space of the killing. To use a hypothetical example, we should not judge that mass killings occur if 180 villages of a county kill one person in each village, but we should do so if one of the villages kills more than ten people within one day."
  22. Su, 2011, p. 13: "In another conceptual departure from standard scholarship, I use the term collective killing as opposed to genocide or mass killing. This concept shares three basic premises with genocide or mass killing. First, the criteria for becoming a victim are not about deeds but rather with membership in a group. Second, the killing must be intentional, which is distinct from acts of endangerment that carry no goal of killing in the first place. Using torture to elicit confessions, for example, may cause significant numbers of deaths. Third, the number of victims must reach a certain level. This aspect is very much related to the first premise regarding membership: Individuals are rounded up because they are members of a particular group, which by definition results in a collective of victims. I replace the word mass with collective for analysis of units smaller than a country as a whole, for example, county. Collective killings may occur in smaller areas without meeting the criteria suggested by Valentino of 'at least fifty thousand intentional deaths over the course of five or fewer years.' With this more fine-grained conceptual approach, it is also possible to compare collective killings across counties, townships, and villages."
  23. Wayman & Tago, 2010, p. 4: "The two important scholars who have created datasets related to this are Rummel (1995) and Harff (2003). Harff (sometimes with Gurr) has studied what she terms 'genocide and politicide', defined to be genocide by killing as understood by the Genocide Convention plus the killing of a political or economic group (Harff & Gurr, 1988); the combined list of genocides is sometimes labeled 'geno-politicide' for short. Rummel (1994, 1995) has a very similar concept, 'democide', which includes such genocide and geno-politicide done by the government forces, plus other killing by government forces, such as random killing not targeted at a particular group. As Rummel (1995: 3-4) says, 'Cold-blooded government killing ... extends beyond genocide'; For example, 'shooting political opponents; or murdering by quota'. Hence, 'to cover all such murder as well as genocide and politicide, I use the concept democide. This is the intentional killing of people by government' (Rummel, 1995: 4). So Rummel has a broader concept than geno-politicide, but one that seems to include geno-politicide as a proper subset."
  24. Midlarsky, 2005, pp. 22, 309, 310: "I distinguish between genocide as the systematic mass murder of people based on ethnoreligious identity, and politicide as the large-scale killing of designated enemies of the state based on socioeconomic or political criteria. Although genocide can be understood to be a species of politicide (but not the converse), in practice, genocidal (i.e., ethnoreligious) killings tap into much deeper historical roots of the human condition. In this distinction, I follow Harff and Gurr 1988, 360. ... Turning to Cambodia, the mass killings in that country during Pol Pot's murderous regime are often characterized with other seemingly identical circumstances. Cambodia and Rwanda, for example, are typically treated as genocides that differ little from each other in essential characteristics. However, the victimization rates for the two countries are similar only when treated as proportions of the total country population systematically murdered. Although the mass murders in Cambodia are frequently characterized as genocide, I argue that in fact genocidal activity was only a small proportion of the killing and that the vast majority of Cambodians died in a politicide, substantially different in origin from the genocides we have been examining. The matter of etiology lies at the root of my distinction here, not definitional semantics. If we lump the Cambodian case other instances of systematized mass murder, then the sources of all of them become hopelessly muddled. ... Essentially, I argue that genocides stem from a primitive identification of the 'collective enemy' in Carl Schmitt's sense, whereas politicides, at least of the Cambodian variety, are attributable to more detailed ideological considerations. Further, the Cambodian case falls under the rubric of state killings, having a particular affinity with earlier practices in the Soviet Union and China. Indeed, an arc of Communist politicide can be traced from the western portions of the Soviet Union to China and on to Cambodia. Not all Communist states participated in extensive politicide, but the particular circumstances of Cambodia in 1975 lent themselves to the commission of systematic mass murder. Because an element of Cambodian state insecurity existed in this period, especially vis-à-vis Vietnam, a genocidal element is found in the killing of non-Khmer peoples such as the Vietnamese, who comprised a small proportion of the total."
  25. Rummel, 1993: "Even were we to have total access to all communist archives we still would not be able to calculate precisely how many the communists murdered. Consider that even in spite of the archival statistics and detailed reports of survivors, the best experts still disagree by over 40 percent on the total number of Jews killed by the Nazis. We cannot expect near this accuracy for the victims of communism. We can, however, get a probable order of magnitude and a relative approximation of these deaths within a most likely range."
  26. 1 2 Bradley, 2017, pp. 151–153: "The relationship between human rights and communism in both theory and practice has often been in tension. In the ideational realm, Karl Marx famously dismissed the rights of man as a bourgeois fantasy that masked the systemic inequality of the capitalist system. 'None of the supposed rights of man,' Marx wrote, 'go beyond the egoistic man, man as he is, as a member of civil society ... withdrawn into himself, wholly preoccupied with his private interest and acting in accordance with his private caprice.' Rights and liberties in bourgeois society, he argued, provided only an illusory unity behind which social conflict and inequalities deepened. Rhetorically, the Soviet Union, the People's Republic of China and most of the rest of the communist world followed Marx's lead. As the Chinese argued in 1961, 'the 'human rights' referred to by bourgeois international law and the 'human rights' it intends to protect are the rights of the bourgeoisie to enslave and to oppress the labouring people ... [and] provide pretexts for imperialist opposition to socialist and nationalist countries. They are reactionary from head to toe.' Rejecting Enlightenment-era inalienable individual political and civil rights, communist states instead championed collective economic and social rights. The Soviets grew fond of annually celebrating International Human Rights Day, to mark the anniversary of the 1948 adoption of the UN Universal Declaration of Human Rights, by offering lectures to its citizens that contrasted the promotion of socialist rights in the Soviet Union with their violations in the capitalist world. And yet state-orchestrated mass killings and what have come to be called gross violations of human rights were at times almost commonplace in communist-led states. Between 1933 and 1945, more than a million people died in the Soviet Gulag system and likely at least 6 million more in politically induced Soviet famines, Stalin's mass executions in the great terror and in what Timothy Snyder has termed the 'bloodlands' of Poland, the Baltic states, Ukraine, Belarus and the western edges of Russia. In Mao's China, as many as 45 million Chinese died of famine during the Great Leap Forward, while some 2.5 million were killed or tortured to death. During the Cultural Revolution, between 750,000 and 1.5 million were killed. In Pol Pot's Cambodia, 200,000 were executed and between 1.4 million and 2.2 million of the country's 7 million people died of disease and starvation. If the precise numbers have always been, and continue to be, in dispute, their order of magnitude is not. In fact the entanglements between human rights and communism in the twentieth century were more ambiguous than the chasm between ideology and these staggering numbers would suggest. The meanings of human rights themselves remained unstable over much of the second half of the century, as did the actors in the communist world who engaged with them. What promises of global human rights like those contained in the Universal Declaration might portend and the very claims about what constituted human rights were not fixed. Nor was the significance of human rights for the making of international politics or local lives as they were lived on the ground at all clear. The relationship between human rights and international communism after 1945 became fluid. In the immediate postwar period, the Soviet Union played an active role in the creation of a global human rights order in the drafting of the Universal Declaration and the Genocide Convention and participating in the Nuremberg Trials. With the coming of decolonization, the Soviets and the Chinese would also help to open out the meanings of international human rights toward the rights of postcolonial self-determination and development. But human rights in the communist world largely became a polemical state posture within the broader Cold War ideological struggle. Indeed, the international project of human rights itself became a muted practice by the 1950s."
  27. 1 2 3 4 5 Valentino, 2005, p. 275: "Rudolph J. Rummel, Death by Government (New Brunswick, N.J.: Transaction Publishers, 1994), p. 15. A team of six French historians coordinated by Stéphane Courtois estimates that communist regimes are responsible for between 85 and 100 million deaths. See Martin Malia, 'Foreword: The Uses of Atrocity,' in Stéphane Courtois et.al., The Black Book of Communism: Crimes, Terror, Repression (Cambridge: Harvard University Press, 1999), p. x. Zbigniew Brzezinski estimates that 'the failed effort to build communism' cost the lives of almost sixty million people. See Zbigniew Brzezinski, Out of Control: Global Turmoil on the Eve of the Twenty-First Century (New York: Charles Scribner's Sons, 1993), p. 16. Matthew White estimates eighty-one million deaths from communist 'genocide and tyranny' and 'man-made famine.' See Matthew White, 'Historical Atlas of the Twentieth Century,' http://users.erols.com/mwhite28/warstat8.htm [June 2002]. Todd Culbertson estimates that communist regimes killed 'perhaps 100 million' people. See Todd Culbertson, 'The Human Cost of World Communism,' Human Events, August 19, 1978, pp. 10-11. These estimates should be considered at the highest end of the plausible range of deaths attributable to communist regimes."
  28. Culbertson, 1978, pp. 10–11: "Available evidence indicates that perhaps 100 million persons have been destroyed by the Communists; the imperviousness of the Iron and Bamboo curtains prevents a more definitive figure. The Communist system of forced starvation, concentration camps, and slave labor is remarkably similar to that of the Nazis, whose policies claimed approximately six million Jewish victims. ... This is an incomplete accounting of Communist genocide. Since the Russian Revolution 61 years ago communism has been responsible for the death of 100 million innocent persons - not including the terrorism inspired by Communists in free countries. The total cost of human suffering and grief is beyond comprehension."
  29. Lenczowski, 1985: "The human cost of communism exceeds most Americans' expectations. The number of people murdered by communist regimes is estimated at between 60 million and 150 million, with the higher figure probably more accurate in light of recent scholarship. The greatest tide of refugees in world history flows from communist states to noncommunist ones: Today it comes from Ethiopia, Afghanistan, Indochina, East Europe, and Nicaragua. (During the entire Vietnam war there was nary a refugee fleeing from Indochina. It was not until communism triumphed that life became so unbearable that people who could withstand decades of war fled to the seas.) Communism invented the concentration camp. Millions have been imprisoned and executed, have worked and starved to death, in these camps. Communist regimes will not permit enterprising Western reporters near these camps, so you don't hear about them on the news. Communist regimes recognize no restraint on their absolute power. From this they establish ideological falsehoods as the standards of right and wrong and the standards by which deviationism is measured; from this stems the systematic denial of all individual human rights. The quality of life always deteriorates under communism: the militarization of society; the destruction of the consumer economy; the rationing of food; the deterioration of housing and insufficient new construction to meet population growth; the destruction of medical care through lack of medicine and medical supplies; the destruction of religion; the destruction and political control of education and culture; the rewriting of history and destruction of monuments to the national heritage; and the assault on family life and parental jurisdiction over children."
  30. Brzezinski, 2010, pp. 12–16: "Because of Lenin - through mass executions during and after civil war, through massive deaths in the Gulag initiated under Lenin's direction (and powerfully documented in Solzhenitsyn's Gulag Archipelago), and through mass famines induced by ruthless indifference (with Lenin callously dismissing as unimportant the deaths of 'the half-savage, stupid, difficult people of the Russian villages') - it can be estimated that between 6-8,000,000 people perished. That number subsequently was more or less tripled by Stalin, who caused, it has been conservatively estimated, the deaths of no less than 20,000,000 people, and perhaps even upward of 25,000,000. ... Though the precise figures for Stalin's toll will never be available, it is unlikely that the range of 20-25,000,000 victims is an exaggeration. Census statistics also indicate that additionally the biological depletion of the Soviet population during Stalin's reign was even higher. The estimated number of killings cited above, in any case, accounts for Stalin's direct genocide. Demographic depletion - because of reduced birthrates, loss of offspring because of higher infant mortality, births that did not take place because of imprisonment of a would-be parent, etc. - certainly had to be in excess of even the enormous toll directly attributable to Stalin personally. ... Accounting for the human losses in China during the most violent phases of the communist experiment is an even more difficult task. Unlike the exposure of Stalin's crimes in the Soviet Union (and the much delayed and the still somewhat reticent exposure of Lenin's crimes), the Chinese regime persists in regarding the Maoist phase as relatively sacrosanct, with its killings justified but with their scale kept secret. The only exception is the cultural revolution of the late 1960s and early 1970s, from which the current Chinese rulers suffered directly. For this phase of internal violence some estimates have surfaced, and they suggest deaths on the scale of 1-2,000,000. For the earlier phases, notably the 1950s, there have been broad estimates of as many as several million executed as 'enemies of the people' - mostly landlords and richer bourgeoisie as well as former Kuomintang officials and officers. In addition, the figure of up to 27,000,000 peasants who perished as a consequence of the forcible collectivization has often been cited. Given the size of the Chinese population, and the indifference to human life of the current regime, the estimate of about 29,000,000 as the human cost of the communist era is in all probability on the low side, especially as it does not take into account the net loss to China's population because of the demographic impact of such mass killings. This ghastly ledger would not be complete without some accounting of the price in human lives paid for the attempts to construct communist utopias in Eastern Europe, North Korea, Vietnam, Cambodia, and Cuba. It is a safe estimate that these consumed at least 3,000,000 victims, with Cambodia under Pol Pot alone accounting for one-third. Thus the total might actually be higher. In brief, the failed effort to build communism in the twentieth century consumed the lives of almost 60,000,000 human beings, making communism the most costly human failure in all of history."
  31. Courtois, 1999, p. 4: "Thus we have delimited crimes against civilians as the essence of the phenomenon of terror. These crimes tend to fit a recognizable pattern even if the practices vary to some extent by regime. The pattern includes execution by various means, such as firing squads, hanging, drowning, battering, and, in certain cases, gassing, poisoning, or 'car accidents'; destruction of the population by starvation, through man-made famine, the withholding of food, or both; deportation, through which death can occur in transit (either through physical exhaustion or through confinement in an enclosed space), at one's place of residence, or through forced labor (exhaustion, illness, hunger, cold). Periods described as times of 'civil war' are more complex - it is not always easy to distinguish between events caused by fighting between rulers and rebels and events that can be properly described only as a massacre of the civilian population. Nonetheless, we have to start somewhere. The following rough approximation, based on unofficial estimates, gives some sense of the scale and gravity of these crimes:
    USSR: 20 million deaths
    China: 65 million deaths
    Vietnam: 1 million deaths
    North Korea: 2 million deaths
    Cambodia: 2 million deaths
    Eastern Europe: 1 million deaths
    Latin America: 150,000 deaths
    Africa: 1.7 million deaths
    Afghanistan: 1.5 million deaths
    the international Communist movement and Communist parties not in power: about 10,000 deaths."
  32. Malia, 1999, p. x: "The Black Book offers us the first attempt to determine, overall, the actual magnitude of what occurred, by systematically detailing Leninism's 'crimes, terror, and repression' from Russia in 1917 to Afghanistan in 1989. This factual approach puts Communism in what is, after all, its basic human perspective. For it was in truth a 'tragedy of planetary dimensions' (in the French publisher's characterization), with a grand total of victims variously estimated by contributors to the volume at between 85 million and 100 million. Either way, the Communist record offers the most colossal case of political carnage in history. And when this fact began to sink in with the French public, an apparently dry academic work became a publishing sensation, the focus of impassioned political and intellectual debate. The shocking dimensions of the Communist tragedy, however, are hardly news to any serious student of twentieth-century history, at least when the different Leninist regimes are taken individually. The real news is that at this late date the truth should come as such a shock to the public at large."
  33. Karlsson & Schoenhals, 2008, pp. 53–54: "Bearing in mind the charged nature of the subject, it is polemically effective to make such comparisons, but it does not seem particularly fruitful, neither morally nor scientifically, to judge the regimes on the basis of their 'dangerousness' or to assess the relationship between communism and Nazism on the basis of what the international academic community calls their 'atrocities toll' or 'body count'. In that case, should the crimes of all communist regimes, in the Soviet Union, China, Cambodia and other countries where communism is or has been the dominant party, be compared to the Nazi regime's massacre of six million Jews? Should the Nazi death toll also include the tens of millions of people who the German Nazi armies and their supporting troops killed during the Second World War? Not even Courtois' analytical qualification, that ranking the two regimes the same is based on the idea that the 'weapon of hunger' was used systematically by both the Nazi regime and a number of communist regimes, makes this more reasonable, since this 'weapon' on the whole played a very limited role in the Nazi genocide in relation to other types of methods of mass destruction, and in relation to how it was used by communist regimes."
  34. 1 2 Valentino, 2005, p. 91: "Communist regimes have been responsible for this century's most deadly episodes of mass killing. Estimates of the total number of people killed by communist regimes range as high as 110 million. In this chapter I focus primarily on mass killings in the Soviet Union, China, and Cambodia — history's most murderous communist states. Communist violence in these three states alone may account for between 21 million and 70 million deaths. Mass killings on a smaller scale also appear to have been carried out by communist regimes in North Korea, Vietnam, Eastern Europe, and Africa."
  35. Valentino, 2005, p. 75: Table 2: Communist Mass Killings in the Twentieth Century
    Soviet Union (1917-23) ... 250,000-2,500,000
    Soviet Union and Eastern Europe (1927-45) ... 10,000,000-20,000,000
    China (including Tibet) (1949-72) ... 10,000,000-46,000,000
    Cambodia (1975-79) ... 1,000,000-2,000,000
    Possible cases:
    Bulgaria (1944-?) ... 50,000-100,000
    East Germany (1945-?) ... 80,000-100,000
    Romania (1945-?) ... 60,000-300,000
    North Korea (1945-?) ... 400,000-1,500,000
    North and South Vietnam (1953-?) ... 80,000-200,000
    "Note: All figures in this and subsequent tables are author's estimates based on numerous sources. Episodes are listed under the heading 'possible cases' in this and subsequent tables when the available evidence suggests a mass killing may have occurred, but documentation is insufficient to make a definitive judgement regarding the number of people killed, the intentionality of the killing, or the motives of the perpetrators."
  36. White, 2011, pp. 455–456: "For those who prefer totals broken down by country, here are reasonable estimates for the number of people who died under Communist regimes from execution, labor camps, famine, ethnic cleansing, and desperate flight in leaky boats:
    • China: 40,000,000
    • Soviet Union: 20,000,000
    • North Korea: 3,000,000
    • Ethiopia: 2,000,000
    • Cambodia: 1,700,000
    • Vietnam: 365,000 (after 1975)
    • Yugoslavia: 175,000
    • East Germany: 100,000
    • Romania: 100,000
    • North Vietnam: 50,000 (internally, 1954-75)
    • Cuba: 50,000
    • Mongolia: 35,000
    • Poland: 30,000
    • Bulgaria: 20,000
    • Czechoslovakia: 11,000
    • Albania: 5,000
    • Hungary: 5,000
    • Rough Total: 70 million
    (This rough total doesn't include the 20 million killed in the civil wars that brought Communists into power, or the 11 million who died in the proxy wars of the Cold War. Both sides probably share the blame for these to a certain extent. These two categories overlap somewhat, so once the duplicates are weeded out, it seems that some 26 million people died in Communist-inspired wars.)"
  37. Bellamy, 2012, p. 949: "Between 1945 and 1989, communist regimes massacred literally millions of civilians. A conservative estimate puts the total number of civilians deliberately killed by communists after the Second World War between 6.7 million and 15.5 million people, with the true figure probably much higher. Communist governments in China and Cambodia embarked on programs of radical social transformation and killed, tortured or allowed to starve whole groups that were thought hostile to change or simply unworthy of life. In the Soviet Union, Albania, North Korea, East Germany, Romania, Bulgaria, Ethiopia, Vietnam, Yugoslavia and China, communist governments used sometimes massive levels of indiscriminate violence against civilians to deter and defeat actual and imagined opponents and/or exact revenge for the Second World War. Where communist governments were violently challenged, they exhibited little concern for civilian immunity, as evidenced by the Soviet assaults on Hungary and Afghanistan and North Korea’s conduct in the Korean War. Finally, communism spawned violent non-state actors, such as the Red Brigades and Bader-Meinhoffer gang in Europe, Shining Path in Peru, and FARC in Colombia, all of which deliberately targeted non-combatants."
  38. Strauss, 2014, pp. 360–361: "For some areas, there is now a beginning of scholarly convergence on raw numbers. Most are now willing to accept a rough number of around 20 million including famine victims for the Soviet Union, and provisionally somewhere between 2 and 3 million for Cambodia, of whom roughly half were executed outright. In other environments such as China, there is still little consensus on numbers of total victims of Maoist revolutionary policies; for the Great Leap Forward alone, estimates of excess deaths range from 15 to 40 million."
  39. Dissident, 2016: "A brief survey returns the following high and low estimates for the number of people who died at the hand of communist regimes:
    China: 29,000,000 (Brzezinski) to 78,860,000 (Li)
    USSR: 7,000,000 (Tolz) to 69,500,000 (Panin)
    North Korea: 1,600,000 (Rummel, Lethal Politics; figure for killings) to 3,500,000 (Hwang Jang-Yop, cited in AFP; figure for famine)
    Cambodia: 740,000 (Vickery) to 3,300,000 (Math Ly, cited in AP)
    Africa: 1,700,000 (Black Book) to 2,000,000 (Fitzgerald; Ethiopia only)
    Afghanistan: 670,000 (Zucchino) to 2,000,000 (Katz)
    Eastern Europe: 1,000,000
    Vietnam: 1,000,000 (Black Book) to 1,670,000 (Rummel, Death by Government)
    Latin America: 150,000
    International Movements not in power: 10,000
    The combined range based on the estimates considered, which derive from scholarly works, works of journalism, memoirs, and government-provided figures, spans from 42,870,000 to 161,990,000. While reasonable people will disagree in good faith on where the true number happens to lie, any number within this range ought to provoke horror and condemnation. And as previously mentioned, these figures estimate only the number of people who perished, not those who were merely tortured, maimed, imprisoned, relocated, expropriated, impoverished, or bereaved. These many millions are victims of communism too. The commonly cited figure of the deaths caused by communist regimes, 100 million, falls midway through this range of estimates. As scholars continue to research the history of the Soviet Union, the People’s Republic of China, and other communist regimes, and as they gain access to previously inaccessible records, the scale of communist crimes will gradually come into even sharper focus.
    Works Consulted
    Brzezinski, Zbigniew. Out of Control: Global Turmoil on the Eve of the 21st Century. New York: Simon and Schuster, 2010.
    Courtois, Stéphane, Nicolas Werth, Jean-Louis Panné, Andrzej Paczkowski, Karel Bartošek, and Jean-Louis Marolin. The Black Book of Communism. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1999.
    'Cambodians Recall Massacres.' AP, May 22, 1987.
    Fitzgerald, Mary Anne. 'Tyrant for the taking.' The Times (London), April 20, 1991.
    Katz, Lee Michael. 'Afghanistan’s President is Ousted.' USA Today, April 17, 1992.
    Li, Cheng-Chung. 'The Question of Human Rights on China Mainland. Republic of China: World Anti-Communist League', 1979.
    Panin, Dimitri. Translated by John Moore. The Notebooks of Sologdin. New York: Harcourt Brace Jovanovich, 1976.
    Rummel, R. J. Death by Government. New Brunswick, N.J.: Transaction Publishers, 1994.
    Rummel, R. J. Lethal Politics: Soviet Genocide and Mass Murder Since 1917. New Brunswick, N.J.: Transaction Publishers, 1990.
    Tolz, Vera. 'Ministry of Security Official Gives New Figures for Stalin's Victims.' Radio Free Europe/Radio Liberty Research Report. May 1, 1992. (The figure of seven million direct executions under Stalin, given by a member of the security services heading a commission for rehabilitation, may be taken as an absolute baseline figure to which should be added the many deaths suffered by labor camp inmates and the deaths preceding and following the Stalin period.)
    'Top defector says famine has killed over three million Koreans.' Agence France Presse, March 13, 1999.
    Vickery, Michael. Cambodia 1975 – 1982. Boston: South End Press, 1984.
    Zucchino, David. 'The Americans ... They Just Drop Their Bombs and Leave.' Los Angeles Times, June 2, 2002.
    Matthew White's website Necrometrics provides a useful compilation of scholarly estimates of the death toll of major historical events."
  40. Kotkin, 2017: "But a century of communism in power—with holdouts even now in Cuba, North Korea and China—has made clear the human cost of a political program bent on overthrowing capitalism. Again and again, the effort to eliminate markets and private property has brought about the deaths of an astounding number of people. Since 1917—in the Soviet Union, China, Mongolia, Eastern Europe, Indochina, Africa, Afghanistan and parts of Latin America—communism has claimed at least 65 million lives, according to the painstaking research of demographers. Communism’s tools of destruction have included mass deportations, forced labor camps and police-state terror—a model established by Lenin and especially by his successor Joseph Stalin. It has been widely imitated. Though communism has killed huge numbers of people intentionally, even more of its victims have died from starvation as a result of its cruel projects of social engineering."
  41. Aronson, 2003, pp. 222‒245: "But most of these problems pale in significance compared with the book's opening and closing chapters, which caused enormous controversy and even occasioned a break among The Black Book's authors. ... Courtois's figures for the Soviet Union, Vietnam, and Latin America go far beyond the estimates of the authors themselves, as does Courtois's final body count. ... But two other theses created considerable consternation and have come to be associated with The Black Book: the figure of 100 million deaths and the parallel with Nazism. They became central in the debate that followed. ... In articles and interviews Werth and Margolin pointed out how, in the service of this goal, Courtois distorted and exaggerated: Werth's total, including the Civil War and the famine of 1932–1933 had been five million less than Courtois's 'mythical number,' while Margolin denied having spoken of the Vietnamese Communists being responsible for one million deaths. Interviewed in Le Monde, Margolin likened Courtois's effort to 'militant political activity, indeed, that of a prosecutor amassing charges in the service of a cause, that of a global condemnation of the Communist phenomenon as an essentially criminal phenomenon.' Both rejected the comparison between Communism and Nazism: ... ."
  42. Engel-Di Mauro, 2021: "A petulant upsurge in anti-communism is permeating the United States (US) and Canada, as well as countries in the European Union (EU). Its main truncheon is the simultaneously fictitious and slanderous claim that communism caused 100 million victims, a catchy slogan sensationalised through a 1997 propaganda volume titled The Black Book of Communism (henceforth BBC). It suits a more recent China-bashing campaign, where the Communist Party of China is purposefully conflated with communism."
  43. Courtois, 1999, p. xiv: "On the one side, commentators in the liberal Le Monde argue that it is illegitimate to speak of a single Communist movement from Phnom Penh to Paris. Rather, the rampage of the Khmer Rouge is like the ethnic massacres of third-world Rwanda, or the 'rural' Communism of Asia is radically different from the 'urban' Communism of Europe; or Asian Communism is really only anticolonial nationalism. ... [C]onflating sociologically diverse movements is merely a stratgem to obtain a higher body count against Communism, and thus against all the left."
  44. Engel-Di Mauro, 2021: "In this discussion I want to draw attention to the fact that, since the time of the Russian Revolution, capitalist institutions as a whole have caused close to 158 million deaths by waging war alone, with liberal democratic varieties of capitalism contributing at least 56 million of those fatalities. This monstrous impact, unprecedented in the history of humanity, doubtless reaches hundreds of millions more deaths when the centuries of genocides and slavery systems are considered and when murders in the home, at work, in prisons, and in the streets (including by police) are counted as well. Because studies on the level of morbidity associated with capitalist relations are scarce and limited, war-related deaths provide an arguably less assailable set of figures to oppose anti-communist libels."
  45. Ghodsee & Sehon, 2018: "But the problem for the anti-communists is that their general premise can be used as the basis for an equally good argument against capitalism, an argument that the so-called losers of economic transition in eastern Europe would be quick to affirm. The US, a country based on a free-market capitalist ideology, has done many horrible things: the enslavement of millions of Africans, the genocidal eradication of the Native Americans, the brutal military actions taken to support pro-Western dictatorships, just to name a few. The British Empire likewise had a great deal of blood on its hands: we might merely mention the internment camps during the second Boer War and the Bengal famine. This is not mere 'whataboutism', because the same intermediate premise necessary to make their anti-communist argument now works against capitalism: ... ."
  46. Jahanbegloo, 2014, pp. 117–118: "Most interesting, however, is Finlay's argument that Marxist thought, beyond justifying and excusing the use of violence, also legitimates it. Finlay (ibid. p. 378) argues that this is done by 'undermining existing moral norms and suggesting that new ones will be created to suit a new proletarian order.' Marx argues that norms and ethics are determined by the dominating class of the time, as can be illustrated in Lenin's statement that 'Honesty is a bourgeoisie virtue', meaning that honesty is crucial to the existence of bourgeoisie, as other virtues such as loyalty and obedience were necessary virtues during the reign of the feudal aristocracy. This impacts the concept of justice in war dramatically. As there is the assumption that a new social order is to be created, along with a new set of moral and ethical codes, then the current ones may be discarded. Therefore, Finley (ibid.) states that it would be conceivable for revolutionaries to commit atrocious crimes in bringing about a socialist system, with the belief that their crimes will be retroactively absolved by the new system of ethics put in place by the proletariat. Finley also addresses an alternative opinion, that of Shlomo Avineri, who believes that this may be a non-issue when one takes into account the universality of the proletariat. This universality means that it has no active class-based or sectarian interest, or, rather, that its interests represent those of all society. Its major interest is simply to 'eliminate all other special interests on the basis of which it suffers oppression' and is an entirely negative entirely (ibid., p. 379). Therefore, our conception of ethics and morality - the product of a capitalist society - is inaccurate. Being based on the interest of the bourgeoisie rather than a true and authentic reflection of the ethics of a universal class, its contravention is not something to be lamented. Finley understands Avineri as drawing two conclusions. First, that:
    whatever the bourgeoisie with its individualistic and legalistic conception of political ethics and legality has to say about the morality of violence is likely to be invalid since it reflects the particular class interests and therefore the perverted humanism of its proponents. (Ibid., p. 370)
    and, moreover, that only ethical claims of the proletariat are valid, insofar as they are the true reflections of 'the perspective of the last social class, at its final revolutionary stage of oppression' (ibid.). It is only then that morals and ethics can be created authentically, and all other systems ought to be considered as arbitrary. However, this creates a major difficulty for Finlay and, as Marx has inspired many other theorists (Žižek, Fanon, Sorel, etc.) this is a difficulty which he identifies in each of their works as well. Understanding that revolutionary violence is carried out in the hope of future absolution based on a hypothetical social order able to craft a universal system of ethics, Finlay sees this as carte blanche for revolutionists to carry out any action, however atrocious, so long as it helps bring about this imminent revolution. Finlay's 'permissive doctrine' is a 'philosophical framework within which the possibility of using violence is validated but without setting any clear limits to how much violence can be used and against whom'. Finlay also argue that there is a tendency for excess, as Fanon, Sorel and Žižek all see the use of violence as beneficial, since it may act as a spark for the revolution. Finlay sees the total legitimation of violence in revolution, with no principle of restriction, to be both dangerous and unethical."
  47. Jahanbegloo, 2014, pp. 120–121: "Singh makes a principled argument: that Marx saw the use of violence, even when it is avoidable, as required insofar as that it has a purging quality, believing that only by using violence can all elements of the previous regime be eradicated. Moreover, Singh (ibid., p. 14) considers Marx's references to the use of bourgeoisie democratic institutions to bring about social change only as 'hinting to the possibility of the working class coming into power, in England, through universal suffrage'. Furthermore, he quotes Engels in a letter addressed to the Communist Committee in Brussels in October 1846. In this letter, Engels states that there cannot be any means of carrying out the communist agenda 'other than a democratic revolution by force' (ibid. p. 10). Singh, however, does acknowledge the desire in Marx to avoid a bloody revolution. Singh (ibid. p. 11) notes that most Marxist writing that alluded to the possibility of this transition being carried out peacefully took place before the events of 1844-48, which 'showed that a peaceful change was not even remotely possible'. After 1848, Singh notes a return to advocating a violent revolution due to what Singh identifies as the 'practical considerations' of being unable to overcome the existing obstacles to a peaceful transition. Singh (ibid. p. 13) writes that, in 1848, Marx published an article titled The Victory of Counter-Revolution in Vienna, where he states 'there is only one means by which the murderous death agonies of the old society and the bloody birth throes of the new society can be shortened, simplified and concentrated - and that is by revolutionary terror'."
  48. The Magyar Struggle: "Among all the large and small nations of Austria, only three standard-bearers of progress took an active part in history, and still retain their vitality — the Germans, the Poles and the Magyars. Hence they are now revolutionary. All the other large and small nationalities and peoples are destined to perish before long in the revolutionary world storm. For that reason they are now counter-revolutionary. ... There is no country in Europe which does not have in some corner or other one or several ruined fragments of peoples, the remnant of a former population that was suppressed and held in bondage by the nation which later became the main vehicle of historical development. These relics of a nation mercilessly trampled under foot in the course of history, as Hegel says, these residual fragments of peoples always become fanatical standard-bearers of counter-revolution and remain so until their complete extirpation or loss of their national character, just as their whole existence in general is itself a protest against a great historical revolution. Such, in Scotland, are the Gaels, the supporters of the Stuarts from 1640 to 1745. Such, in France, are the Bretons, the supporters of the Bourbons from 1792 to 1800. Such, in Spain, are the Basques, the supporters of Don Carlos. Such, in Austria, are the pan-Slavist Southern Slavs, who are nothing but the residual fragment of peoples, resulting from an extremely confused thousand years of development. ... The Magyars are not yet defeated. But if they fall, they will fall gloriously, as the last heroes of the 1848 revolution, and only for a short time. Then for a time the Slav counter-revolution will sweep down on the Austrian monarchy with all its barbarity, and the camarilla will see what sort of allies it has. But at the first victorious uprising of the French proletariat, which Louis Napoleon is striving with all his might to conjure up, the Austrian Germans and Magyars will be set free and wreak a bloody revenge on the Slav barbarians. The general war which will then break out will smash this Slav Sonderbund and wipe out all these petty hidebound nations, down to their very names. The next world war will result in the disappearance from the face of the earth not only of reactionary classes and dynasties, but also of entire reactionary peoples. And that, too, is a step forward."
  49. Revel, 2009, pp. 94–95: "Already among the most authentic sources of socialist thought, among the earliest doctrinarians, are found justifications for ethnic cleansing and genocide, along with the totalitarian state, all of which were held up as legitimate and even necessary weapons for the success and preservation of the revolution. Socialism's canonical principles were not at all violated by Stalin or Mao when they implemented their murderous policies; on the contrary, Stalin and Mao were scrupulous in applying these principles with perfect fidelity to the letter and the spirit of the doctrine - as has been rigorously established by the Cambridge scholar George Watson in his treatise on The Lost Literature of Socialism. In the modern historiography of socialism, an essential part of the theory has been quite effectively suppressed. The true believers, while claiming socialism's founding fathers as their mentors, very early on dispensed with any thorough study of them, even of Marx himself. And today, the key texts seem to enjoy the rare privilege of being understood by everyone, without having been read in their entirety by anyone - not even by socialism's adversaries, who for fear of reprisal are likely to quell their own curiosity. (History for the most part is a selective rearrangement of the facts, and the history of ideas does not escape this general law.) Study of the unexpurgated texts, writes Watson, shows us that "Genocide was an idea unique to socialism." Friedrich Engels, in an article penned in 1849 for the Neue Rheinische Zeitung, a periodical edited by his friend Karl Marx, called for the extermination of the Hungarians, who had risen up against Austria. He had a low opinion also of Serbs and other Slavic peoples, and of the Basques, the Bretons and the Scottish Highlanders - all problems that needed to be eliminated. Three-quarters of a century later, in his On Lenin and Leninism (1924), Stalin would recommend study of Engels' influential piece. Marx himself, in "Revolution and Counter-Revolution in Germany," published in the Neue Rheinische Zeitung in 1852, asked how "those moribund peoples, the Bohemians, the Carinthians, the Dalmatians etc.," might be disposed of."
  50. Valentino, 2005, pp. 91, 93: "Communism has a bloody record, but most regimes that have described themselves as communist or have been described as such by others have not engaged in mass killing. In addition to shedding light on why some communist states have been among the most violent regimes in history, therefore, I also seek to explain why other communist countries have avoided this level of violence. ... I argue that radical communist regimes have proven such prodigious killers primarily because the social change they sought to bring about have resulted in the sudden and nearly complete material and political dispossession of millions of people. These regimes practiced social engineering of the highest order. It is the revolutionary desire to bring about the rapid and radical transformation of society that distinguishes radical communist regimes from all other forms of government, including less violent communist regimes and noncommunist, authoritarian governments."
  51. Semelin, 2009, p. 331: "Dynamics of destruction/subjugation were also developed systematically by twentieth-century communist regimes, but against a very different domestic political background. The destruction of the very foundations of the former society (and consequently the men and women who embodied it) reveals the determination of the ruling elites to build a new one at all costs. The ideological conviction of leaders promoting such a political scheme is thus decisive. Nevertheless, it would be far too simplistic an interpretation to assume that the sole purpose of inflicting these various forms of violence on civilians could only aim at instilling a climate of terror in this 'new society'. In fact, they are part of a broader whole, i.e. the spectrum of social engineering techniques implememted in order to transform a society completely. There can be no doubt that it is this utopia of a classless society which drives that kind of revolutionary project. The plan for political and social reshaping will thus logically claim victims in all strata of society. And through this process, communist systems emerging in the twentieth century ended up destroying their own populations, not because they planned to annihilate them as such, but because they aimed to restructure the 'social body' from top to bottom, even if that meant purging it and recarving it to suit their new Promethean political imaginaire."
  52. Chirot & McCauley, 2010, p. 42: "The modern search for a perfect, utopian society, whether racially or ideologically pure is very similar to the much older striving for a religiously pure society free of all polluting elements, and these are, in turn, similar to that other modern utopian notion - class purity. Dread of political and economic pollution by the survival of antagonistic classes has been for the most extreme communist leaders what fear of racial pollution was for Hitler. There, also, material explanations fail to address the extent of the killings, gruesome tortures, fantastic trails, and attempts to wipe out whole categories of people that occurred in Stalin's Soviet Union, Mao's China, and Pol Pot's Cambodia. The revolutionary thinkers who formed and led communist regimes were not just ordinary intellectuals. They had to be fanatics in the true sense of that word. They were so certain of their ideas that no evidence to the contrary could change their minds. Those who came to doubt the rightness of their ways were eliminated, or never achieved power. The element of religious certitude found in prophetic movements was as important as their Marxist science in sustaining the notion that their vision of socialism could be made to work. This justified the ruthless dehumanization of their enemies, who could be suppressed because they were 'objectively' and 'historically' wrong. Furthermore, if events did not work out as they were supposed to, then that was because class enemies, foreign spies and saboteurs, or worst of all, internal traitors were wrecking the plan. Under no circumstances could it be admitted that the vision itself might be unworkable, because that meant capitulation to the forces of reaction. The logic of the situation in times of crisis then demanded that these 'bad elements' (as they were called in Maoist China) be killed, deported, or relegated to a permanently inferior status. That is very close to saying that the community of God, or the racially pure volksgemeinschaft could only be guaranteed if the corrupting elements within it were eliminated (Courtois et al. 1999)."
  53. 1 2 Mann, 2005, pp. 318, 321: "All accounts of 20th-century mass murder include the Communist regimes. Some call their deeds genocide, though I shall not. I discuss the three that caused the most terrible human losses: Stalin's USSR, Mao's China, and Pol Pot's Cambodia. These saw themselves as belonging to a single socialist family, and all referred to a Marxist tradition of development theory. They murderously cleansed in similar ways, though to different degrees. Later regimes consciously adapted their practices to the perceived successes and failures of earlier ones. The Khmer Rouge used China and the Soviet Union (and Vietnam and North Korea) as reference societies, while China used the Soviet Union. All addressed the same basic problem - how to apply a revolutionary vision of a future industrial society to a present agrarian one. These two dimensions, of time and agrarian backwardness, help account for many of the differences. ... Ordinary party members were also ideologically driven, believing that in order to create a new socialist society, they must lead in socialist zeal. Killings were often popular, the rank-and-file as keen to exceed killing quotas as production quotas. The pervasive role of the party inside the state also meant that authority structures were not fully institutionalized but factionalized, even chaotic, as revisionists studying the Soviet Union have argued. Both centralized control and mass party factionalism were involved in the killings."
  54. Tismăneanu, 2012, p. 14: "However, a nuance emphasized by Snyder offers a caveat to the comparison between these two extremisms. In fact, Stalinism did not transform mass murder into political history, as happened in Nazi Germany. For Stalin, 'mass murder could never be anything more than a successful defense of socialism, or an element in a story of progress toward socialism.' But, to take Snyder's point further, Communism, like Fascism, undoubtedly founded its alternative, illiberal modernity upon extermination. The Communist project, in such countries as the USSR, China, Cuba, Romania, or Albania, was based precisely on the conviction that certain social groups were irretrievably alien and deservedly murdered."
  55. Bellamy, 2012, p. 950: "But it is not simply the number of victims that distinguishes communist from non-communist mass killing in the Cold War—though that in itself is important to acknowledge. The most important difference for our purposes lies in the fact that amongst the perpetrators and their supporters there was very little recognition that the deliberate extermination of large numbers of civilians might be morally problematic, let alone prohibited. Where there was criticism of this litany of mass murder, it almost always came from outside the communist world. The principal reason for the failure of civilian immunity to moderate the behavior of communist governments during the Cold War was the persistence and spread of communism’s ideology of selective extermination, and its general acceptance within the communist world as a legitimator of mass killing. As I argued earlier, this 'anti-civilian ideology' identifies whole groups as being outside the protection of noncombatant immunity and therefore liable for legitimate extermination. The basic communist variant of this ideology was first developed and applied by Stalin and held that certain socioeconomic or national groups or political attitudes were anti-communist and that group members were 'enemies of the people' who could be legitimately destroyed. Although each of the communist regimes that massacred large numbers of civilians during the Cold War developed their own distinctive account of selective extermination, they all shared the basic idea that their targets—identified as whole groups—had by their identity, actions, or thoughts, placed themselves outside legal or moral protection.85 Thus, in contrast to most Western or anti-communist perpetrators of mass atrocities during the Cold War, communist perpetrators tended to argue that their victims were 'criminals' or 'enemies of the people' and therefore beyond the protection of civilian immunity."
  56. Katz, 2013, p. 267: "Mass Death under Communist Rule and the Limits of 'Otherness' Steven T. Katz Boston University Mass death is not a new reality. Over the centuries this tragic phenomenon has manifest itself in many times and places. An integral feature of this history of large-scale violence is what I call, 'otherness.' That is, the victimizer stigmatizes and stereotypes the victim in various ways in order to legitimate the violence that is then unleashed. What is worthy of note is that this distancing process takes many forms. The historical record reveals cases where the 'Other' is created on the grounds of class, sex, color, race, religion, ethnicity, and nationality. So, for example, the majority of Stalin's victims were identified as 'class enemies.' The most notorious example of such class war was directed at the Kulaks, though his entire massive campaign against the peasantry as represented by his forced drive to collectivize agriculture, was based on the notion of class (and his desire for national modernization). Likewise, the extraordinary event that was Kampuchea was defined by the application of a radical communist ideology in which class was everything. Nationalism — connected usually to other factors such as religion, ethnicity, race, or color — has also played its part in justifying oppression and death — as a decisive ingredient in Stalin's exile of the minority nationalities during World War II and in his assault on the Ukraine in the early 1930s."
  57. Shaw, 2015, p. 115: "In these contexts, democratic impulses were snuffed out, and foundations were made for the centralization of power in the hands of Stalin, who in turn proclaimed the new nationalist doctrine of 'socialism in one country'. Thereafter, nationalist ideas were at the heart of many mass killings by Communist states, both in genocide and in war. As Stalinist parties seized power in Asia and the Balkans after 1945, they each proclaimed their own national ideology. Each 'great leader' claimed to represent his fatherland, and many were prepared to kill extensively in the leader's name. After this, nationalist militarism became the model for revolutionary movements across the Third World. Whatever other ideological elements and alliances the insurgent forces claimed, their killing was invariably in the name of national liberation. The 'killing fields' of Cambodia (episode VII) represented the nadir of this kind of nationalist Communism. In the former Soviet and Yugoslav areas after 1989, many former Communist elites reinvented themselves as ethnic nationalists. In some cases, they launched genocidal wars in the name of their new creed, to renew the foundations of their power. Nationalism made democratization a sick joke in war zones - the incentive to manufacture ethnically homogenous electorates became one of the driving forces of expulsion and slaughter (episode VIII)."
  58. Rosefielde, 2010, p. xvi: "The story that emerges from the exercise is edifying. It reveals that the conditions for the Red Holocaust were rooted in Stalin's, Kim's, Mao's, Ho's and Pol Pot's siege-mobilized terror-command economic systems, not in Marx's utopian vision or other pragmatic communist transition mechanisms. Terror-command was chosen among other reasons because of legitimate fears about the long-term viability of terror-free command, and the ideological risks of market communism. The internal contradictions of communism confronted leaders with a predicament that could only have been efficiently resolved by acknowledging communism's inferiority and changing course. Denial offered two unhappy options: one bloody, the other dreary, and history records that more often than not, communist rulers chose the worst option. Tens of millions were killed in vain; a testament to the triumph of ruthless hope over dispassionate reason that proved more durable than Hitler's and Hirohito's racism. These findings are likely to withstand the test of time, but are only a beginning, opening up a vast new field for scientific inquiry as scholars gradually gain access to archives in North Korea, China, Vietnam, Laos and Cambodia."
  59. Krain, 1997, p. 334: "In addition, many studies have documented the effects of wars and civil wars on general preconditions for genocides and politicides. For example, Melson (1992) argues that revolutions create the conditions that allow genocidal movements and permit their leaders to come to power in the first place and impose their radical ideology, thereby legitimizing mass murder in the eyes of the populace by making it state sponsored. Following the work done by Laswell (1962) on the 'garrison state,' Gurr (1988) documents the establishment and expansion of the secret police and other institutions of the 'coercive state' as a direct result of wars and civil wars. Eisenstadt (1978) argues that hostile international pressures lead to greater isolation of the elites, which in turn leads to an increased probability that these elites will use repression. Some preliminary quantitative work has verified this hypothesis."
  60. Jones, 2010, p. 126: "This civil war, one of the most destructive of the twentieth century, lasted until 1921 and claimed an estimated nine million lives on all sides. Its 'influence . . . on the whole course of subsequent history, and on Stalinism, cannot possibly be overestimated. It was in the civil war that Stalin and men like Stalin emerged as leaders, while others became accustomed to harshness, cruelty, terror.' Red forces imposed "War Communism,' an economic policy that repealed peasants' land seizures, forcibly stripped the countryside of grain to feed city dwellers, and suppressed private commerce. All who opposed these policies were 'enemies of the people.' 'This is the hour of truth,' Lenin wrote in a letter to a comrade in mid-1918. 'It is of supreme importance that we encourage and make use of the energy of mass terror directed against the counterrevolutionaries.' The Cheka, the first incarnation of the Soviet secret police (later the NKVD and finally the KGB), responded with gusto. Lenin and other Bolshevik leaders may have viewed mass terror as a short-term measure but its widespread use belies claims that it was Stalin's invention."
  61. Montagnes & Wolton, 2019, p. 27: "Mass purges further seem to have occurred during, arguably, the most personalist phase, to borrow Geddes’s (2003) terminology, of the communist regimes in the USSR and China. We see two possible complementary reasons for this. According to Geddes (2003), personalist leaders control appointments, potentially raising the congruence of new agents, and the security apparatus, potentially reducing the cost of carrying out the purge. Purges may then have almost disappeared in China and the USSR following the deaths of Stalin and Mao because of the subsequent return to a form of collective leadership to avoid a repeat of past excesses (Levytsky, 1972; Teiwes, 2017). Obviously, much more needs to be learned about why autocrats decide to start a mass purge. However, our framework can be seen as a possible starting point for a more general theory of coercive instruments in autocracy."
  62. Žižek, 2006: "This 'cosmic perspective' is for Mao not just an irrelevant philosophical caveat; it has precise ethico-political consequences. When Mao high-handedly dismisses the threat of the atomic bomb, he is not down-playing the scope of the danger — he is fully aware that nuclear war may led to the extinction of humanity as such, so, to justify his defiance, he has to adopt the 'cosmic perspective' from which the end of life on Earth 'would hardly mean anything to the universe as a whole':
    The United States cannot annihilate the Chinese nation with its small stack of atom bombs. Even if the U.S. atom bombs were so powerful that, when dropped on China, they would make a hole right through the earth, or even blow it up, that would hardly mean anything to the universe as a whole, though it might be a major event for the solar system.
    This 'cosmic perspective' also grounds Mao's dismissive attitude towards the human costs of economic and political endeavors. If one is to believe Mao's latest biography, he caused the greatest famine in history by exporting food to Russia to buy nuclear and arms industries: 38 million people were starved and slave-driven to death in 1958-61. Mao knew exactly what was happening, saying: 'half of China may well have to die.' This is instrumental attitude at its most radical: killing as part of a ruthless attempt to realize goal, reducing people to disposable means - and what one should bear in mind is that the Nazi holocaust was NOT the same: the killing of the Jews not part of a rational strategy, but a self-goal, a meticulously planned 'irrational' excess (recall the deportation of the last Jews from Greek islands in 1944, just before the German retreat, or the massive use of trains for transporting Jews instead of war materials in 1944). This is why Heidegger is wrong when he reduces holocaust to the industrial production of corpses: it was NOT that, Stalinist Communism was that."
  63. Conquest, 2007, p. xvi: "Exact numbers may never be known with complete certainty, but the total of deaths caused by the whole range of Soviet regime's terrors can hardly be lower than some fifteen million."
  64. Yakovlev, 2002, p. 234: "My own many years and experience in the rehabilitation of victims of political terror allow me to assert that the number of people in the USSR who were killed for political motives or who died in prisons and camps during the entire period of Soviet power totaled 20 to 25 million. And unquestionably one must add those who died of famine—more than 5.5 million during the civil war and more than 5 million during the 1930s."
  65. Wheatcroft, 1999, pp. 315‒345: "During 1921–53, the number of sentences was (political convictions): sentences, 4,060,306; death penalties, 799,473; camps and prisons, 2,634,397; exile, 413,512; other, 215,942. In addition, during 1937‒52 there were 14,269,753 non-political sentences, among them 34,228 death penalties, 2,066,637 sentences for 0–1 year, 4,362,973 for 2–5 years, 1,611,293 for 6–10 years, and 286,795 for more than 10 years. Other sentences were non-custodial."
  66. Healey, 2018, p. 1049: "New studies using declassified Gulag archives have provisionally established a consensus on mortality and 'inhumanity.' The tentative consensus says that once secret records of the Gulag administration in Moscow show a lower death toll than expected from memoir sources, generally between 1.5 and 1.7 million (out of 18 million who passed through) for the years from 1930 to 1953. Moreover, as Alexopoulos summarizes, we have found no 'plan of destruction' of prisoners (7), no statement of official intent to kill them in these records. Instead, historians have found that prisoner releases significantly predominated over deaths in the Gulag, with Alexopoulos's own earlier work on amnesty a leading statement of this view. Yet her encounter with the Gulag medical-sanitary service's Moscow archive 'surprised' Alexopoulos (1), and she now attempts to challenge the emergent scholarly consensus, with uneven success."
  67. Snyder, 2011: "All in all, the Germans deliberately killed about 11 million noncombatants, a figure that rises to more than 12 million if foreseeable deaths from deportation, hunger, and sentences in concentration camps are included. For the Soviets during the Stalin period, the analogous figures are approximately six million and nine million."
  68. Montefiore, 2005, p. 649: "Perhaps 20 million had been killed; 28 million deported, of whom 18 million had slaved in the Gulags."
  69. Volkogonov, 1999, p. 139: "Between 1929 and 1953 the state created by Lenin and set in motion by Stalin deprived 21.5 million Soviet citizens of their lives."
  70. Gellately, 2007, p. 584: "More recent estimations of the Soviet-on-Soviet killing have been more 'modest' and range between ten and twenty million."
  71. Brent, 2008: "Estimations on the number of Stalin's victims over his twenty-five year reign, from 1928 to 1953, vary widely, but 20 million is now considered the minimum."
  72. Rosefielde, 2010, p. 17: "We now know as well beyond a reasonable doubt that there were more than 13 million Red Holocaust victims 1929–53, and this figure could rise above 20 million."
  73. Kleveman, 2003: In one estimate, based on a report by Lavrenti Beria to Stalin, 150,000 of 478,479 deported Ingush and Chechen people (or 31.3 percent) died within the first four years of the resettlement.; Naimark, 2001: Another scholar puts the number of deaths at 22.7 percent: Extrapolating from NKVD records, 113,000 Ingush and Chechens died (3,000 before deportation, 10,000 during deportation, and 100,000 after resettlement) in the first three years of the resettlement out of 496,460 total deportees.; Mawdsley, 2003: A third source says a quarter of the 650,000 deported Chechens, Ingush, Karachais and Kalmyks died within four years of resettlement.; Fischer & Leggett, 2006: However, estimates of the number of deportees sometimes varies widely. Two scholars estimated the number of Chechen and Ingush deportees at 700,000, which would halve the percentage estimates of deaths.
  74. BBC, 2008b: "Латвія стала 19-ю країною світу, яка визнала Голодомор ґеноцидом українського народу. Литва й Естонія ухвалили такі декларації раніше." (translation: 'Latvia became the 19th country in the world that recognized the Holodomor as the genocide of the Ukrainian people. Lithuania and Estonia have adopted such declarations earlier.'); Korrespondent, 2008a: "Латвия присоеденилась к еще 15 странам, уже признавшим Голодомор в Украине геноцидом украинского народа. Декларация подготовлена в ответ на призыв Украины к международному сообществу признать и осудить Голодомор - голод на Украине 1930-х годов прошлого века. Как сообщалось, в феврале Мексика и Парагвай признали Голодомор 1932-1933 годов актом геноцида украинского народа." (translation: 'Latvia has joined 15 more countries that have already recognized the Holodomor in Ukraine as the genocide of the Ukrainian people. The declaration was prepared in response to Ukraine's appeal to the international community to recognize and condemn the Holodomor — the famine in Ukraine of the 1930s of the last century. As reported, in February, Mexico and Paraguay recognized the Holodomor of 1932–1933 as an act of genocide against the Ukrainian people.'); Korrespondent, 2008b: "Сусідні з Латвією Литва та Естонія визнали Голодомор в Україні геноцидом проти українського народу ще на початку 1990-х років. Загалом, Голодомор 1932-33 рр. геноцидом українців визнали понад 10 держав світу. Серед них США, Канада, Естонія, Аргентина, Австралія, Італія, Угорщина, Литва, Грузія, Польща, Еквадор і відтепер Латвія." (translation: 'Neighboring Latvia Lithuania and Estonia recognized the Holodomor in Ukraine as a genocide against the Ukrainian people in the early 1990s. In general, the Holodomor of 1932-33 has been identified by more than 10 states of the world as a genocide of Ukrainians. Among them are the USA, Canada, Estonia, Argentina, Australia, Italy, Hungary, Lithuania, Georgia, Poland, Ecuador and now Latvia.')."
  75. 1 2 Ellman, 2002, pp. 1151–1172: "The best estimate that can currently be made of the number of repression deaths in 1937–38 is the range 950,000–1.2 million, i.e., about a million. This estimate should be used by historians, teachers, and journalists concerned with twentieth century Russian—and world—history."
  76. Fenby, 2008, p. 351: "Mao's responsibility for the extinction of anywhere from 40 to 70 million lives brands him as a mass killer greater than Hitler or Stalin, his indifference to the suffering and the loss of humans breathtaking."
  77. Su, 2003, pp. 25–26: "In this study I have documented the patterns of mass killings in three Chinese provinces in the demobilization period of the Cultural Revolution. I also have also sought explanations for this historical tragedy by examining the role of the state. I have presented the findings from a few different angles. Now it is time to take a look at these findings together to formulate my central argument: The mass killings were rooted in the paradox of state sponsorship and state failure. ... Mass killings occurred in the three provinces; in two provinces they were a widespread phenomenon. That this finding is from a published source sanctioned by the Chinese government unequivocally supports similar claims made by previous case studies. By examining the mass killings across more than 180 counties, with information from the previous case studies, I am able to uncover the following patterns. First, the mass killings varied greatly across three provinces, while within one province, there appears to be a great degree of uniformity. This pattern indicates that the occurrence of mass killings was more germane to province-specific political conditions rather than national politics as a whole. I tentatively attribute the provincial difference to the different patterns of mass factional alignment vis-à-vis the governmental authorities in the province. In Hubei, the Rebel Faction, having had prevailed in the previous conflict, was incorporated into the new government. In contrast, in Guangxi and Guangdong, the Rebel Factions continued to be the outsider, and the two provinces were more prone to use violence as a weapon against the Rebel Factions. An alternative explanation for the difference is that Hubei was geographically, and by inference, politically closer to Beijing, hence the province tended to have more restraint against violence. Second, the mass killings concentrate in the months after most counties established revolutionary committees, but in the time when the provincial capitals were still entangled in mass factionalism. The peaks of mass killings coincided with two announcements from the party center in July 1968 banning factional armed battles and disbanding mass organizations. The finding that historical timing was crucial factor helps us understand the nature and source of mass killings. The fact that most of them occurred after the new governments were put in place indicates that mass killings were the result of the repression by the local state rather than the result of conflicts between independent mass groups. The fact that they coincided with the crackdown of the oppositional mass organizations in the provincial capital indicates that the provincial authorities promoted the rhetoric of violence, although extreme violence in local communes and villages may not be what they intended. Third, mass killings were primarily a rural phenomenon. In other words, they occurred not in provincial capitals or county seats, but in communes and villages. This is in stark contrast to earlier mass movements of the Cultural Revolution such as campaigns against intellectuals and government officials and the factional street battles which mostly occurred in urban settings. The imagery of top-down diffusion does not apply to the mass killings. This suggests that the class struggle rhetoric disseminated from urban centers found an expression in extreme violence in rural townships and villages, possibly due to the failure of the state to hold the action of the lowest bureaucrats accountable. This explanation is supported by another piece of evidence—the poorer and remoter counties were more likely to have mass killings. Fourth, the perpetrators were the local leaders and their mass followers (e.g., militia members). The more party members in the local community, the more likely there were mass killings, likely because the local government in these communities enjoyed a stronger organizational base to mobilize the extreme violence. Fifth, other things being equal (i.e., controlling for distance, county revenue, and party membership) counties with a significant presence of ethnic minority were not more likely to have mass killings. Similarly, population density, prior armed battle conflict, and the compositions of the county leadership have no association to the likelihood of mass killings. These findings to some extent eliminate alternative explanations to the argument fashioned here that stresses the role of the state."
  78. Su, 2011, pp. 98–100: "The so-called class enemy as a category of the rural population had been in place for about two decades after 1949, but not until the Cultural Revolution did it become a victim group for eliminationist killing. This development cannot be explained by the communist doctrine of a classless society because the doctrine as previously practiced in China, for the most part, was not to create this society by physical elimination. Neither can it be explained by the notion that previously propertied classes posed an objective threat, hence that their elimination was imperative. This review of the origin of class enemy demonstrates that its creation, maintenance, and treatment all served the politics of the time. Mass-killing scholars who draw on political violence in communist societies for comparison, however, often take a realist view of the concept of class enemy (or 'people's enemy' in the case of the Soviet Union). That is, they write as though the opposition to the new communist system was real, with class enemy identifying a broad category of individuals who represent plausible or incipient opposition or resistance to the state. ... After the Land Reform movement, China was transformed into a classless society, if defined only in terms of property. From this classless society, the state created an artificial divide between 'the people' and the 'class enemy.' The toothless enemy class was never designed to be eliminated, either by murder or other means. In the first place, the numbers of class enemies were inflated. Quotas were established and sanctions were applied to local leadership if localities did not have a certain percentage of landlords and rich peasants; the numbers were always greater than their initial landed status would warrant. To underscore the artificiality and arbitrariness of this designation, a few years after Mao's death, class enemies were eliminated as a political class - not by murder but rather by declaration - once the new leadership decided that the categories and campaigns had become counterproductive. Therefore, the class divides were imposed and maintained by the state and perpetuated through state-sponsored mass campaigns. What purpose, then, did the existence of a constructed enemy class serve? The answer links this artificial class divide to two main political tasks: mobilizing mass compliance and resolving elite conflict. These linkages are the key to understanding why the system deepened the politically constructed divide in times of political crisis. Its elastic nature, then, is the key to understanding why the class categorization could take on a genocidal dimension under extraordinary circumstances."
  79. Etcheson, 2005, p. 78: "Were the Cambodian people somehow Pol Pot's 'willing executioners,' with the violence of the Khmer Rouge regime reflecting an underlying trait of the Cambodian people, historically unique to the time and place it occurred? Or did the violence of the Khmer Rouge regime emanate from some more broadly distributed ideological origin, therefore rendering it amenable to comparison? Perhaps the Khmer Rouge mass killing arose from the same tenets of communism that brought about the mass killing of Stalin's Russia and Mao's China but that was, by absolute numbers, much less evil. Or perhaps the killing in Cambodia can be understood as a response to the perceived threat from Vietnam, as the Khmer Rouge themselves have argued at some length. These same themes and issues lay at the heart of the Historikerstreit, and they are also part and parcel of genocide studies. In the scholarly literature on the Khmer Rouge regime of Democratic Kampuchea, there have been two principal schools of thought regarding the nature of the violence that took so many lives in such a short period of time. One school of thought holds that the primary locus of the violence was local and that it was largely the result of the spontaneous excesses of a vengeful, undisciplined peasant army. A prominent proponent of this school of thought is Michael Vickery. A second school of thought holds that the locus of the violence was centralized and that it was largely the result of a carefully planned and centrally controlled security apparatus. Several observers have proposed this explanation of the violence in the Democratic Kampuchea regime, including, for example, the recently retired U.S. ambassador to Cambodia, Kenneth Quinn. It can be argued, however, that until recently there was an inadequate amount of data to make an unambiguous determination of the question. A wide range of new evidence uncovered by the Documentation Center of Cambodia over the course of the last ten years has done much to resolve this controversy. In particular, data on the frequency, distribution, and origin of mass graves, combined with data gleaned from newly discovered Khmer Rouge internal security documents, have given us new insight into the question of the economy of violence within Democratic Kampuchea. The data lead inexorably to the conclusion that most of the violence was carried out pursuant to orders from the highest political authorities of the Communist Party of Kampuchea. In this chapter, I briefly review some of the new evidence that so strongly suggests this new and well-documented conclusion."
  80. Harff & Gurr, 1988, p. 369: "Revolutionary mass murder: the most common type of politicide (following repressive politicide), with ten examples in our data set. In all these instances new regimes have come to power committed to bringing about fundamental social, economic, and political change. Their enemies usually are defined by variants of Marxist-Leninist ideology: initially their victims include the officials and most prominent supporters of the old regime and landowners and wealthy peasants. Later they may include-as they did in Kampuchea and in China during the Cultural Revolution-cadres who lack revolutionary zeal. In Laos and Ethiopia they have included ordinary peasants in regions which actively or passively resisted revolutionary policies. Most Marxist-Leninist regimes which came to power through protracted armed struggle in the postwar period perpetrated one or more politicides, though of vastly different magnitudes. The worst offender was the Pol Pot regime in Kampuchea; the second worst, the Chinese Communist regime."
  81. Jambrek, 2008, p. 156: "Most of the mass killings were carried out from May to July 1945; among the victims were mostly the 'returned' (or 'home-captured') Home guards and prisoners from other Yugoslav provinces. In the following months, up to January 1946 when the Constitution of the Federative People's Republic of Yugoslavia was passed and OZNA had to hand the camps over to the organs of the Ministry of the Interior, those killings were followed by mass killing of Germans, Italians and Slovenes suspected of collaborationism and anti-communism. Individual secret killings were carried out at later dates as well. The decision to 'annihilate' opponents must had been adopted in the closest circles of Yugoslav state leadership, and the order was certainly issued by the Supreme Commander of the Yugoslav Army Josip Broz — Tito, although it is not known when or in what form."
  82. Vu, 2010a, p. 103: "Clearly Vietnamese socialism followed a moderate path relative to China. ... Yet the Vietnamese 'land reform' campaign ... testified that Vietnamese communists could be as radical and murderous as their comrades elsewhere. In May 1953, on the eve of the campaign, the VWP Politburo chaired by Ho authorized the execution of landlords by a ratio of one person for every thousand people, or 0.1 percent of the population.5 ... 5. 'Chi thi cua Bo Chinh Tri' (Politburo's Decree), May 4, 1953 (Dang Cong San Viet Nam, hereafter DCSVN, 2001, 14: 201). Based on other sources, Edwin Moise (2001, 7-9) accepts an estimate close to 15,000 executions. This was about 0.1 percent of the total population of 13.5 million in North Vietnam in 1955."
  83. Valentino, 2005, p. 223: "The pattern of Soviet military operations strongly suggests that population relocation was a significant part of Soviet counterinsurgency strategy in Afghanistan. Although direct evidence of Soviet intentions is limited, most analysts and observers of the war have concluded that the Soviets adopted an intentional policy of attacking villages in areas of high guerrilla activity in the effort to force the population into flight. Free-fire zones were established in depopulated areas, permitting Soviet troops to shoot anything that moved. In addition to killing tens of thousands in attacks on villages, this policy eventually produced one of the most massive refugee movements in modern history. Approximately 5 million people out of a total prewar population of between 15.5 and 17 million had fled the country by the early 1990s, the great majority across the border to Pakistan. Two million more were displaced within Afghanistan. Many refugees died during the difficult journey over mountain passes to Pakistan."
  84. Courtois, 1999, p. 9: "As for the great famine in Ukraine in 1932-33, which resulted from the rural population's resistance to forced collectivization, 6 million died in a period of several months. Here, the genocide of a 'class' may well be tantamount to the genocide of a 'race' — the deliberate starvation of a child of a Ukrainian kulak as a result of the famine causes by Stalin's regime 'is equal to' the starvation of a Jewish child in the Warsaw ghetto as a result of the famine caused by the Nazi regime. Such arguments in no way detract from the unique nature of Auschwitz — the mobilization of leading-edge technological resources and their use in an 'industrial process' involving the construction of an 'extermination factory,' the use of gas, and cremation. However, this argument highlights one particular feature of many Communist regimes — their systematic use of famine as a weapon. The regime aimed to control the total available food supply and, with immense ingenuity, to distribute food purely on the basis of 'merits' and 'demerits' earned by individuals. This policy was a recipe for creating famine on a massive scale. Remember that in the period after 1918, only Communist countries experienced such famines, which led to the deaths of hundreds of thousands, and in some cases millions, of people. And again in the 1980s, two African countries that claimed to be Marxist-Leninist, Ethiopia and Mozambique, were the only such countries to suffer these deadly famines."
  85. The resolution stated: "In the early 1990s, our country took important steps towards establishing the truth in the Katyn tragedy. It was recognized that the mass extermination of Polish citizens on the territory of the USSR during World War II was an act of arbitrariness by the totalitarian state, which also repressed hundreds of thousands of Soviet people for their political and religious beliefs, on social and other grounds. The published materials, kept in secret archives for many years, not only reveal the scale of this terrible tragedy, but also testify that the Katyn crime was committed on the direct orders of Stalin and other Soviet leaders."

Примечания

  1. Wheatcroft, 1996, pp. 1320-1321.
  2. Verdeja, 2012, p. 307.
  3. Weiss-Wendt, 2008, p. 42.
  4. Straus, 2007.
  5. Jones, 2010, "Stalin and Mao".
  6. Valentino, 2005, "Communist Mass Killings".
  7. 1 2 Karlsson, Schoenhals, 2008, p. 8.
  8. David-Fox, 2004.
  9. Sangar, 2007, p. 1, paragraph 3.
  10. Karlsson, Schoenhals, 2008, p. 104.
  11. Semelin, 2009, p. 344.
  12. Semelin, 2009, p. 318.
  13. Harff, 2017, p. 112.
  14. Harff, 2017, pp. 112, 116.
  15. Harff, 2017, p. 116.
  16. Fein, 1993a, p. 75.
  17. Rummel, 1993.
  18. Jones, 2010, p. 137.
  19. van Schaack, 1997, p. 2267.
  20. Staub, 2000, p. 368.
  21. Wayman, Tago, 2010, pp. 3-4.
  22. 1 2 US Congress, 1993, p. 15 at §905a1.
  23. Rauch, 2003.
  24. Victims of Communism Memorial Foundation, 2010.
  25. Möller, 1999.
  26. Rousso, Goslan, 2004, p. 157.
  27. Shafir, 2016, pp. 64, 74.
  28. Staub, 1989, p. 8.
  29. 1 2 Esteban, Morelli, Rohner, 2010, p. 6.
  30. Valentino, Huth, Bach-Lindsay, 2004, p. 387.
  31. Valentino, 2005, p. 91.
  32. Ott, 2011, p. 55.
  33. Harff, Gurr, 1988, p. 360.
  34. Midlarsky, 2005, p. 321.
  35. Wheatcroft, 1996, p. 1320.
  36. 1 2 3 Harff, 2017.
  37. 1 2 3 Dallin, 2000.
  38. Getty, 1985, p. 5.
  39. Ellman, 2002.
  40. Ellman, 2002, p. 1151.
  41. Wheatcroft, 1999, p. 341.
  42. Brzezinski, 1993, p. 16.
  43. Rummel, 1994, p. 15, Table 1.6.
  44. 1 2 Rummel, 2005a.
  45. 1 2 3 Rummel, 2005b.
  46. Dulić, 2004, p. 85.
  47. Rummel, 2004.
  48. Harff, 2017, p. 10.
  49. Karlsson, Schoenhals, 2008, p. 79.
  50. Aronson, 2003.
  51. Rutland, 1999, p. 123.
  52. Karlsson, Schoenhals, 2008, pp. 53–54.
  53. Rosefielde, 2010, pp. 1, 7.
  54. ChicagoTribune, 2017.
  55. 1 2 3 4 Harff, 1996, p. 118.
  56. Dulić, 2004, p. 98.
  57. Harff, 2017, pp. 113-114.
  58. Weiner, 2002, p. 450.
  59. Paczkowski, 2001, p. 34.
  60. Kuromiya, 2001, p. 195.
  61. 1 2 Harff, 1996.
  62. Dulić, 2004.
  63. 1 2 3 Ghodsee, 2014.
  64. 1 2 Neumayer, 2018.
  65. 1 2 Engel-Di Mauro, 2021.
  66. Courtois, 1999, p. xvii.
  67. 1 2 3 Ghodsee, Sehon, 2018.
  68. Karlsson, Schoenhals, 2008, p. 5.
  69. Goldhagen, 2009, p. 206.
  70. Pipes, 2001, p. 147.
  71. Gray, 1990, p. 116.
  72. Harff, Gurr, 1988, pp. 360, 369.
  73. 1 2 Courtois, 1999, p. 4.
  74. Courtois, 1999, p. 2.
  75. Watson, 1998, p. 77.
  76. Grant, 1999, p. 558.
  77. Walicki, 1997, p. 154.
  78. 1 2 Totten, Jacobs, 2002, p. 168.
  79. Totten, Jacobs, 2002, p. 169.
  80. Valentino, 2005, pp. 33–34.
  81. Hollander, 2006, p. xiv.
  82. Fitzpatrick, 2008, p. 77.
  83. Conquest, 2007, p. xxiii.
  84. Yakovlev, 2002, p. 20.
  85. Ray, 2007.
  86. Hicks, 2009, pp. 87–88.
  87. 1 2 Weitz, 2003, pp. 251–252.
  88. Kim, 2016, pp. 23–24.
  89. Malia, 1999, p. xviii.
  90. Rappaport, 1999, pp. 82–83.
  91. Thompson, 2008, pp. 254–255.
  92. Jones, 2010, p. 124.
  93. Wheatcroft, 1996, p. 1330.
  94. Wheatcroft, 2000, pp. 1146-1147.
  95. 1 2 Snyder, 2011.
  96. Nove, 1993, p. 265.
  97. Rummel, 1994, pp. 10, 15, 25.
  98. Melgunov, 1975.
  99. Melgunov, 1927, p. 205.
  100. Lincoln, 1999, pp. 383‒385.
  101. Leggett, 1987, pp. 197–198.
  102. Figes, 1997, p. 647.
  103. Figes, 1997, p. 643.
  104. Rayfield, 2004, p. 85.
  105. Yakovlev, 2002, p. 156.
  106. Pipes, 1994, p. 356.
  107. Courtois, 1999, p. 98.
  108. Holquist, 1997, p. 138.
  109. Figes, 1997, p. 660.
  110. Gellately, 2007, pp. 70-71.
  111. Kort, 2001, p. 133.
  112. Keep, 1997, p. 94.
  113. Haynes, Klehr, 2003, p. 23.
  114. Keller, 1989.
  115. Rummel, 2017, p. xii.
  116. Parenti, 1997, pp. 77-78.
  117. Ellman, 2002, p. 1153.
  118. Alexopoulos, 2013.
  119. Getty, Rittersporn, Zemskov, 1993, p. 1024.
  120. Rosefielde, 2010, pp. 67,77.
  121. Alexopoulos, 2017, p. 16.
  122. Hardy, 2018, pp. 269–270.
  123. 1 2 Wheatcroft, 1996, p. 1348.
  124. Naimark, 2010, pp. 133–135.
  125. Applebaum, 2010.
  126. 1 2 Ellman, 2007, p. 690.
  127. 1 2 Ellman, 2002, p. 1172.
  128. Boobbyer, 2000, p. 130.
  129. Conquest, 1970.
  130. Courtois, 2010, pp. 121–122.
  131. Totten, Parsons, Charny, 1997, p. 120.
  132. Chang, 2019, p. 270.
  133. RFE/RL, 2015.
  134. RFE/RL, 2019.
  135. Saeima, 2019.
  136. BalticTimes, 2019.
  137. Wrzesnewskyj, 2019.
  138. UNPO, 2004.
  139. EuropeanParliament, 2004.
  140. 1 2 Kulchytsky, 2007.
  141. Wheatcroft, 2001, p. 885, Приложение № 2.
  142. Kremlin, 1998.
  143. Britannica1, 2008.
  144. Davies, Wheatcroft, 2004, p. 401.
  145. Ellman, 2005, pp. 833–834.
  146. Pianciola, 2001, p. 237.
  147. Volkava, 2012.
  148. Amstutz, 2005, p. 96.
  149. Finn, 2008.
  150. Bilinsky, 1999, p. 147.
  151. Snyder, 2010, p. vii.
  152. Maksymiuk, Dratch, 2006.
  153. RIAN, 2010.
  154. Ellman, 2007, p. 682.
  155. Courtois, 1999, p. 202 (photographic insert).
  156. McLoughlin, 2002, p. 141.
  157. Gellately, 2007, p. 256.
  158. Okhotin, Roginsky, 2007.
  159. Figes, 2007, p. 240.
  160. 1 2 3 Ellman, 2007, p. 686.
  161. 1 2 Montefiore, 2005, p. 229.
  162. Yakovlev, 2002, p. 165.
  163. Pipes, 2001, p. 66.
  164. Ellman, 2007, p. 687.
  165. Kuromiya, 2007, p. 2.
  166. 1 2 Kaplonski, 2002, p. 156.
  167. White, 2010.
  168. Alexandra, 2008.
  169. Strzembosz, 2001, p. 2.
  170. Gross, 2002, pp. 181‒182.
  171. Allen, 1996, p. 155.
  172. AFP, 2009.
  173. Materski, Szarota, 2009.
  174. Fischer, 1999, p. 69.
  175. Parrish, 1996, pp. 324, 325.
  176. Montefiore, 2005, pp. 197‒198, 332, 334.
  177. Montefiore, 2005, p. 334.
  178. Gellately, 2007, p. 391.
  179. Fischer, 1999, pp. 68-69.
  180. Short, 2001, p. 631.
  181. Chang, Halliday, 2005, p. 3.
  182. Rummel, 1991, p. 205.
  183. 1 2 Rummel, 2007, p. 223.
  184. Goldhagen, 2009, p. 344.
  185. Goldhagen, 2009, p. 608.
  186. Short, 2001, pp. 436‒437.
  187. Mosher, 1992, pp. 72‒73.
  188. Kuisong, 2008, p. 120.
  189. 1 2 Valentino, 2005, p. 128.
  190. Dikötter, 2010, pp. x, xi.
  191. Fish, 2010.
  192. 1 2 Dikötter.
  193. 1 2 Courtois, 1999, pp. 545‒546.
  194. Jones, 2010, pp. 95-96.
  195. French, 2008.
  196. French, 2009, pp. 291-292.
  197. MacFarquhar, Schoenhals, 2006, p. 262.
  198. MacFarquhar, Schoenhals, 2006, p. 125.
  199. Lorenz, 2007.
  200. Finkel, Straus, 2012, p. 60.
  201. Courtois, 1999, p. 542.
  202. Lim, 2014, p. 106.
  203. Bellamy, 2017, p. 66.
  204. Shaw, 2000, p. 141.
  205. 1 2 Kiernan, 2003, p. 587.
  206. Sharp, 2005.
  207. 1 2 Locard, 2005, pp. 121, 134.
  208. Seybolt, Aronson, Fischoff, 2013, p. 238.
  209. Fein, 1993b, p. 819.
  210. Heder, 1997, pp. 101, 112.
  211. Goldhagen, 2009, p. 207.
  212. Rosefielde, 2010, pp. 120-121.
  213. Valentino, 2005, pp. 91, 75 table 2.
  214. 1 2 Wayman, Tago, 2010, p. 12.
  215. 1 2 3 Valentino, 2005, p. 75, table 2.
  216. Шарланов, 2009.
  217. Sharlanov, Ganev, 2010.
  218. von Plato, 1999, p. 141.
  219. Morré, 1997, p. 9.
  220. von Plato, 1999.
  221. Merten, 2018, p. 7.
  222. Baron, 2011, p. 486.
  223. Taylor, 2012.
  224. Rummel, 1997c.
  225. Cohen, Ettin, Fidler, 2002, p. 193.
  226. Andjelic, 2003, p. 36.
  227. 1 2 McGoldrick, 2000, p. 17.
  228. Behar, 2014.
  229. Matas, 1994, p. 36.
  230. Corbel, 1951, pp. 173–174.
  231. Cook, 2001, p. 1391.
  232. Matas, 1994, p. 37.
  233. Rummel, 1997b.
  234. Omestad, 2003.
  235. Dangerfield, 2017.
  236. Courtois, 1999, p. 564.
  237. Haggard, Noland, Sen, 2009, p. 209.
  238. Rosefielde, 2010, p. 109.
  239. Rosefielde, 2010, pp. 228, 243.
  240. Jones, 2010, pp. 215-216.
  241. Spoorenberg, Schwekendiek, 2012, p. 154.
  242. Valentino, 2005, p. 75.
  243. Szalontai, 2005, p. 401.
  244. Berger, 1987, p. 262.
  245. 1 2 Vu, 2010a, p. 103.
  246. Vu, 2010b, p. 243.
  247. Vo, 2015, p. 36.
  248. Ulfelder, Valentino, 2008, p. ii.
  249. Valentino, 2005, p. 219.
  250. Kaplan, 2001, p. 115.
  251. Sarwary, 2006.
  252. Hossaini, 2007.
  253. Collins, 1987, pp. 203-204.
  254. Valentino, 2005, p. 83, table 5.
  255. Kakar, 1995.
  256. 1 2 Andrew, Mitrokhin, 2006, p. 457.
  257. BBC, 1999.
  258. Orizio, 2004, p. 151.
  259. Courtois, 1999, p. 692.
  260. Clayton, 2006.
  261. 1 2 3 Ghodsee, 2014, p. 124.
  262. Davies, Wheatcroft, 2009, p. xiv.
  263. Tauger, 2001, p. 46.
  264. Solzhenitsyn, 2008.
  265. Mishra, 2010.
  266. Wemheuer, 2014, pp. 3-4.
  267. Valentino, 2005, pp. 93–94.
  268. Goldhagen, 2009, pp. 29–30.
  269. Milne, 2002.
  270. Wiener, 2012, p. 38.
  271. Day, 2018.
  272. Whine, 2008.
  273. 1 2 Harff, 1992, pp. 37-38.
  274. Malia, 1999, p. xiii.
  275. BBC, 2006.
  276. HRW, 1999.
  277. Tadesse, 2006.
  278. BBC, 2008a.
  279. 1 2 Doyle, 2007.
  280. MacKinnon, 2007.
  281. Cambodia.
  282. Brady, 2010.
  283. McKirdy, 2014.
  284. BBC, 2007.
  285. BBC, 2018.
  286. BalticGuide.
  287. IHT, 2007.
  288. BBC, 2009.
  289. Barry, 2010.
  290. Todorova, Gille, 2012, p. 4.
  291. Dujisin, 2020.
  292. Omar, 2007.
  293. Gregory, 2017.
  294. Škodová, 2002.
  295. Stan, Nedelsky, 2015, p. 241.
  296. Satter, 2011.
  297. BBC, 2017.
  298. CBC, 2018.
  299. Memoriaal.
  300. ERR2, 2018.
  301. ERR, 2018.

Библиография

Литература

Общее
Советский Союз
Китай
Камбоджа
Другие